Рассказы о русском подвиге
Шрифт:
Суворов нещадно ругал своих интендантов, писал прошения губернским
начальникам, но дело не двигалось.
А тут ко всему постоянно надоедали местные помещики. Приезжали посмотреть
на Суворова, и каждый непременно приглашал фельдмаршала в гости.
Ездить же Суворов по гостям не любил и всем отвечал:
— Не могу. Не могу. Занят!
Приезжали помещики на тройках, четверках. Кони у всех резвые, сытые.
Каждый пытался похвастать, пустить пыль в
помещик Сопелкин приехал даже на целой восьмерке лошадей, запряженных цугом.
Решил всех превзойти. Подумал, такому-то Суворов уж не откажет.
Глянул фельдмаршал на сопелкинскую восьмерку, задумался и вдруг
действительно согласился.
На следующий день приказал Суворов собрать со всей армии восемьдесят
самых тощих лошадей и запрячь их цугом в одну коляску. Запрягли. Уселся
Суворов в коляску, поехал в гости.
Растянулся фельдмаршальский поезд на полверсты. Переступили первые пары
через ворота сопелкинской усадьбы, а коляски с Суворовым еще и не видно — где-то
за бугром тащится. Забили армейские кони весь барский двор — повернуться негде.
Понял помещик насмешку Суворова, однако смолчал. Распорядился развести
коней по конюшням, пригласил фельдмаршала в дом.
Целую неделю гостил Суворов у Сопелкина. Съели за это время армейские кони
у помещика все запасы овса и сена, разжирели, поправились.
Простился Суворов. Уехал. Вернулся в армию, спрашивает:
— Как корм для лошадей? Есть ли ответ от губернских начальников?
— Плохи дела, ваше сиятельство, — отвечают Суворову. — Нет ответа от
губернских начальников.
Тогда Суворов наказал собрать новых лошадей. И снова поехал в гости.
На сей раз к помещику Рачкину. Потом ездил к Шляндину, потом к Утконо-
сову.
Другие помещики заволновались. Поняли — разорит их Суворов. Уж и не рады
знаменитому гостю, v ^к и не приглашают Суворова. А фельдмаршал все ездит и
ездит.
Кончила армия отдых, ушла в дальние походы. А в южной губернии еще
долго вспоминали Суворова и потешались над хвастливыми помещиками.
«ПУДРА —НЕ ПОРОХ...»
После смерти Екатерины Второй русским царем стал ее сын, Павел Первый.
Император Павел принялся вводить новые порядки в армии. Не нравилось
императору все русское, любил он все иностранное, больше всего немецкое. Вот
и решил Павел на прусский, то есть немецкий, манер перестроить российскую
армию. Солдат заставили носить длинные косы, на виски наклеивать войлочные букли,
пудрить мукой волосы. Взглянешь на такого солдата — чучело,
Принялись солдат обучать не стрельбе из ружей и штыковому бою, а умению
ходить на парадах, четко отбивать шаг, ловко поворачиваться на каблуках.
Суворов возненавидел новые порядки и часто дурно о них отзывался.
«Русские прусских всегда бивали, чему же у них учиться?» —говорил
фельдмаршал.
Однажды Павел Первый пригласил Суворова на парад. Шли на параде
прославленные русские полки. Глянул Суворов и не узнал своих чудо-богатырей. Нет
ни удали. Нет ни геройства. Идут солдаты, как заводные. Только стук-стук
каблуками о мостовую. Только хлесть-хлесть косами по спине.
А император доволен. Стоит, говорит Суворову:
— Гляди, гляди, еще немного — и совсем не хуже немецких будут.
Скривился Суворов от этих слов, передернулся.
— Радость, ваше величество, невелика, — ответил. — Русские прусских всегда
бивали. Чему же здесь радоваться?
Император смолчал. Только гневный взор метнул на фельдмаршала. Постоял
молча, а затем снова к Суворову:
— Да ты смотри, смотри — косы какие! А букли, букли! Какие букли!
— «Букли»! — буркнул фельдмаршал.
Император не выдержал. Повернулся к Суворову, ткнул на до сих пор не
смененную фельдмаршалом старую русскую форму, закричал:
— Заменить! Немедля! Повелеваю!
Тут-то Суворов и произнес свою знаменитую фразу:
— Пудра — не порох, букли — не пушки, коса — не тесак, а я не немец, ваше
величество, а природный русак! — и уехал с парада.
Павел разгневался и отправил упрямого старика в ссылку в село Кончанское.
СУВОРОЧКА
Была у Суворова дочь — Наташа. Души не чаял Суворов в своей Наташе. В
каких бы дальних походах ни был, всегда вспоминал о ней, писал частые письма,
называл «душа моя», «милая голубушка», а друзьям говорил: «Смерть моя — для
отечества, жизнь моя — для Наташи».
Но вот Наташа выросла, была принята при царском дворе, закрутилась на
разных балах и званых приемах и совсем забыла отца.
Грустил Суворов в одиночестве. Особенно загрустил, будучи в ссылке в селе
Кончанском. Редко-редко приходили сюда письма из Питера.
А тут привязалась к Суворову девочка Катя Калашникова. Ходила Катя с
Суворовым в лес, навещала Мишку, суворовского коня, жившего здесь в «отставке»,
лазила на гору Дубиху, где среди старых дубов и елей стояла маленькая
сторожка, в которой любил отдыхать и работать Суворов.