Рассказы о русском подвиге
Шрифт:
Продолжают у бога защиту вымаливать.
Просили, просили — не отозвался господь. Пришли в монастырь французы,
какая-то конная часть.
Загадили кони подворье. Солдаты в погребах монастырских рыщут, в кельях
песни свои кричат.
В испуге живут монахи. Днем с совками и метлами ходят — убирают конячий
навоз. И лишь ночью, забившись в кельи, тихонько продолжают господу богу
поклоны бить.
Приехал как-то французский полковник. Собрал
— А ну молебен во славу императора Наполеона!
Замялись монахи, да что же тут делать. Убьют их французы. Кто же тогда
господа бога будет просить о спасении, кто же будет поклоны бить?!
Отслужили монахи молебен в честь императора Наполеона.
— И впредь служить ежедневно! — отдал строгий приказ полковник.
— Слушаем, — пискнули черносутанники.
Так и служат теперь монахи. Утром — за здравие императора, ночью —
за упокой.
— Уйми ты его, супостата!.. — гнут монахи свои спины до десятого пота. —
Лютые кары ему пошли!..
Да только не отзывается что-то господь.
То ли в просьбах господь запутался, то ли просто всевышний ленится.
«ВОЙСКО ВТОРОГО СОРТА»
По всей России в срочном порядке собирали для армии новых солдат. Из
губерний Санкт-Петербургской, Московской, Нижегородской, из других губерний и
мест России походным маршем шли они на войну. Крестьяне бросали свою соху,
мелкие торговцы до лучших времен закрывали лавки. Обозники, каретники,
плотники, горожане любых ремесел оставляли свой дом и труд.
Называли новых солдат ополченцами.
Враг наступал. Для учений времени не было. Умел держать ружье, не умел —
все равно, ты отныне есть боевой солдат.
— Братцы, в боях научимся!
Под городом Гжатском к регулярной русской армии присоединились сразу
двадцать пять тысяч таких новобранцев.
— Эка сила какая прибыла! — подзадоривают новых солдат бывалые. — Что
грибов в урожайный год. Значит, вас прямо в бой. Карасями на сковородку.
Ходят ополченцы, настоящим солдатам завидуют.
У солдат в разный цвет мундиры, панталоны в обтяжку, на ногах башмаки.
У ополченцев простые кафтаны, портки-шаровары, сапоги невоенного кроя.
У солдат шапки с султанами, кивера и кокарды.
У ополченцев просто фуражки.
У солдат ружья, штыки на ружьях.
У ополченцев ружье на троих.
— Вы рангом нас чуть пониже, — смеются солдаты. — Войско второго сорта.
Всюду вновь прибывшему меньший почет. Так и тут, на войне.
Под тем же городом Гжатском ополченцы имели первое «дело». Отличились
они в бою. Отбили и в плен
Сгрудились у пленных солдаты.
— Ты смотри!
— Ну и бороды!
— Ну и кафтаны!
Рады ополченцы, что их солдаты бывалые хвалят. Осмелели. Стали просить,
чтобы каждому дали ружья. 138
— Не давать им, не давать ружья! — смеются солдаты. — Да они с ружьями
всех французов в плен заберут, нам ничего не оставят.
Конечно, дали бы новым солдатам ружья. Да ведь ружей в армии не хватало,
многотысячной стала армия. Ружья — они не грибы. Их в лесу под кустами не
сыщешь. Ружья делать и делать надо.
Да разве главное в ружьях? Ружье без солдата не стрельнет. Солдат и без
ружья победит.
ГРИШЕНЬКА
Кутузов читал письмо:
«Милостивый государь, батюшка Михаил Илларионович!..»
Письмо было от старого друга-генерала, ныне уже вышедшего в отставку.
Генерал вспоминал многолетнюю службу с Кутузовым, былые походы. Поздравлял
с назначением на пост главнокомандующего. Желал новых успехов. Но главное,
ради чего писалось письмо, было в самом конце. Речь шла о генеральском сыне,
молодом офицере Гришеньке. Генерал просил Кутузова в память о старой дружбе
пригреть Гришеньку, взять в штаб, а лучше всего — в адъютанты.
— Да-а, — вздохнул Кутузов. — Не с этого мы начинали. Видать, молодежь не
та уже нынче. Все ищут, где бы теплее, где жизнь поспокойнее. Все в штаб да
в штаб, нет бы на поле боя.
Однако дружба есть дружба. Генерал был боевым, заслуженным. Кутузов его
уважал и решил исполнить отцовскую просьбу.
Через несколько дней Гришенька прибыл.
Смотрит Кутузов — стоит перед ним птенец. Не офицер, а мальчишка. Ростом
Кутузову едва до плеча. Худ, как тростинка. На губах пух, ни разу не тронутый
бритвой.
Даже смешно стало Кутузову. «Да, не та пошла молодежь, офицерство теперь
не то. Хлипкость в душе и теле».
Расспросил Кутузов Гришеньку об отце, вспомнил о матушке.
— Ну ладно, ступай. Исполнил я просьбу Петра Никодимовича — шей
адъютантский наряд.
Однако офицер не уходит.
— Ваша светлость!
Кутузов нахмурился. Понял, что молодой офицер начнет благодарить.
— Ступай, ступай!
— Ваша светлость!.. — опять начинает Гришенька.
Кутузов поморщился: «Эка какой прилипчивый».
— Ну что тебе?
— Михаил Илларионович, мне бы в полк... Мне бы в армию к князю Петру
Багратиону, — пролепетал Гришенька.