Рассказы (сборник)
Шрифт:
– Ну! Ну-у! – раздались протестующие голоса комиссии.
– Воспитательная работа – это в ваших руках! – строго сказал молодой человек из Комитета по Делам.
– Тут уж вы ни на кого не ссылайтесь! – добавил инструктор обкома.
– Тут уж вам оправданий нет… – развёл короткими руками и Хабалыгин.
Фёдор Михеевич невольно покрутил головой и даже потряс плечами – то ли чтоб его не жалили со всех сторон, то ли чтобы стряхнуть с себя это беспомощное положение отвечающего. Если самому не спросить – видно, ничего не поймёшь и не
– Простите. Я всё-таки хотел бы знать – кем вы уполномочены? И по какому вопросу?
Товарищ из министерства приподнял шляпу и отёр лоб платком. Без шляпы он был ещё представительней. Волосы, хотя уже и редкие, но очень величавые, украшали его темя.
– А вы ещё не знаете? – покойно удивился он. – Имеется такое постановление нашего министерства и вот, – он кивнул, – комитета, что важный номерной научно-исследовательский институт, запланированный открыть в нашем городе, будет размещён в тех зданиях, которые первоначально предполагалось отдать вашему техникуму. Так ведь, Всеволод Борисович?
– Так. Так, – подтвердил Хабалыгин кивками головы в твёрдой зелёной шляпе. – Так, так, – с сочувствием посмотрел он на директора техникума и дружески потрепал его по плечу. – Годика два, товарищ дорогой, ты ещё впо-олне пробудешь здесь, а за это время тебе новое здание отстроят, ещё лучше! Так надо, милый, не горюй. Так надо! Для пользы дела.
И без того приземистый, Фёдор Михеевич ещё осел и странно смотрел, будто его перелобанили прямым ударом палки.
– А как же… – совсем не главное пришло ему на язык, – мы тут не красили, не ремонтировали?.. – Когда Фёдор Михеевич расстраивался, голос его, и без того простуженный, очень падал, до сиплости.
– Ну-у, ничего! – успокаивал его Хабалыгин. – Небось в прошлом году красили.
Товарищ из Комитета по Делам спустился с одной ступеньки.
Было так много, так много сразу сказать им, что директор техникума и вовсе не находился, что же сказать.
– Но какое отношение я имею к вашему министерству? – сипло протестовал он, заступая дорогу гостям. – Мы – местный совнархоз. Для такой передачи вам надо иметь решение правительства!
– Совершенно верно, – мягко отстранила его комиссия, уже спускаясь. – Вот мы и подготовляем материалы для такого решения. Через два дня оно будет.
И все пятеро они пошли вниз, а директор стоял, взявшись за верхние перила, и смотрел в пролёт неосмысленно.
– Фёдор Михеич! – выступила из коридора Лидия Георгиевна, почему-то держась за горло – загоревшее на стройке горло, открытое отложным воротником. – Что они сказали, Фёдор Михеич?
– Здание забирают, – совсем невыразительно, малозвучным, осевшим голосом сказал директор, не посмотрев на неё.
И пошёл в свой кабинет.
– Как? Ка-ак? – не сразу вскрикнула она. – Новое? – забирают?! – И побежала за ним, цокая каблучками. В двери кабинета она соткнулась с бухгалтершей, оттеснила её и вбежала за директором.
Он
– Слу-у-ушайте! – почти пропела Лидочка ему в спину не своим голосом. – Слу-у-ушайте! Зачем же так несправедливо? Ведь это же несправедливо! – всё громче кричала она – то самое, что и он должен был им крикнуть, но он же был директор и не женщина. Откуда-то много слёз щедро катилось по её лицу. – Что ж мы ребятам скажем? Значит, мы ребят – обманули?..
Кажется, никогда он её и не видел плачущей.
Директор сел в своё кресло и бессмысленно смотрел в стол перед собой. Весь лоб его сложился в одни морщинки – мелкие и все горизонтальные.
Бухгалтер – старая сухенькая женщина с узлом жидких волос на затылке – стояла тут же с чековой книжкой в руках.
Она всё слышала и поняла. Она бы ушла сейчас и не надоедала, но она только что звонила в банк, и ей ответили, что можно приехать получить. Чек уже был выписан, проставлена сумма, дата.
И она всё-таки подошла, положила перед директором длинную книжку с голубыми полосками и придерживала её рукой.
Фёдор Михеевич омакнул перо, браслетом пальцев левой руки охватил кисть правой и поднёс уже расписаться – но, даже сцепленные, руки его плясали.
Он попробовал расписаться на бумажке. Перо начало писать непохожее что-то, потом ковырнуло бумагу и брызнуло.
Фёдор Михеевич поднял глаза на бухгалтера и улыбнулся.
Бухгалтер закусила губы, взяла чековую книжку и вышла поспешно.
Всё это так сразу обвалилось на директора, комиссия прошла так победно и быстро, что он при ней не доискался нужных слов и по уходе её не мог сообразить нужного порядка действий.
Он позвонил в совнархоз, в отдел учебных заведений. Там только всё и услышали от него, возмутились и обещали выяснить. Это могло бы его подбодрить.
Но не подбодрило.
Комиссия-то приезжала неспроста…
Фёдору Михеевичу было так стыдно сейчас – стыдно перед студентами, перед преподавателями, перед всеми, кого он призывал строить, уверенно обещая им переезд; и было у него так разрушено сейчас всё, что он месяцами и даже годами со своими помощниками обсуждал над планом здания, – что ему легче теперь было бы, кажется, сменить свою собственную квартиру на худшую, только б новое здание отдали техникуму.
В голове у него затмилось, и чего-то он никак не мог сообразить.
Никому ничего не сказав и на голову ничего не надев, он вышел наружу, чтобы прояснилось.
А выйдя, пошёл к переезду, не замечая этого сам, всё перетеребливая в уме те десятки жизненных важностей, которые терял техникум вместе с новым зданием. Перед ним опустился шлагбаум – Фёдор Михеевич остановился, хотя мог поднырнуть. Издали показался длинный товарный поезд. Он подкатил и с грохотом пронёсся под уклон. Ничего этого Фёдор Михеевич не заметил сознательно. Шлагбаум подняли – он пошёл дальше.