Рассказы (сборник)
Шрифт:
Потом на рынок понеслись продаваться «Зина: Канкан на повапленном гробе», «Зина: Бифштекс из зарытой собаки», «Зина: Дюймовочка в красной шапочке» и прочая роззелень разнообразных Зин. Правда, политический триллер «Зина: Таджикская Скинхедка», которую в последний момент с производства всё-таки сняли, а самого профессора чуть было не ссадили с проекта, благо конкуренты дышали в спину… Пришлось объясняться с Жорой. Сошлись на здоровом принципе «никакой политики, больше перетраха».
— В общем, не читай треш, — повторил Пенсов-старший,
— Ну, допустим, треш. С трешем можно работать, — заявил сын. — Собственно, с ним-то всегда и работали.
— Ой, вот только не надо про Тарантино, — поморщился профессор.
— Не только Тарантино, — сын говорил тихо и размеренно, и это профессора раздражало. — Не только Тарантино и не столько Тарантино. Так называемая большая литература есть отрицание литературы массовой, которая, в свою очередь, отрицает действительность… Хороший вкус может быть воспитан только на образчиках плохого вкуса. Не нужно только совсем буквально это понимать, как в «Дон-Кихоте». «Дон-Кихот» как раз не показателен. А вот «Рукопись, найденная в Сарагосе» — очень интересная вещь.
— Не умничай, пожалуйста, Дементий. Есть литература, а есть дерьмо. Читать дерьмо так же вредно, как есть. Я зарабатываю тем, что отравляю мозги дорогих соотечественников. Зина Вагина — это то, чего они хотят. С чем я их и поздравляю.
— Не всё так просто, папа, — сын упрямо мотнул головой, длинные волосы колыхнулись. — Например, комиксы, с твоей точки зрения — торжество дурновкусия. Но в киноформате…
— Ты что, «Супермена» посмотрел? — прищурился отец.
— Нет. «Человека-паука». В некотором смысле это шедевр. Мне, правда, мешал цвет, и я его убрал. И поигрался с саундтреками. Но, в сущности, здесь всё уже сделано. Меня больше интересует…
Неожиданно задренчал телефон.
Сын протянул длинную гибкую руку и выудил радиотрубку. Нажал на зелёную пимпицу, лениво поднёс к уху.
— Алё? — сказал он. — Что? Представьтесь сначала… Что значит «медийный центр»?.. Хорошо, сейчас передам.
Он в сомнении покрутил трубку, потом отдал её отцу:
— Папа, это тебя, но я не понял, кто.
— Андрей Валентинович? — уверенно пробасила трубка. — Здравствуйте. Вас беспокоят из… — последовала маленькая, но заметная пауза-запинка, — интеллектуального сообщества «Пендем».
— Сообщества чего? — переспросил профессор.
— «Пендем». Это существительное, — пояснила трубка. — Мы по поводу вашего последнего романа из серии про Зину. У нас возникла проблема…
— Все авторские права на серию принадлежат издательству «Арго-Речь», — заученно сказал профессор. — Обращайтесь к ним.
— Пожалуйста, дослушайте, — нетерпеливо перебила трубка. — Речь идёт о вашем последнем романе. «Зина: Цыплёнок в табакерке».
— Вам же сказали: права на всю серию… — начал было профессор и осёкся.
— Гм, — наконец, выдавил он, лихорадочно соображая. — Романа с таким названием ещё нет. Если вы настолько в курсе моих дел… я даже не знаю, что сказать.
— Да-да, мы в курсе. Написана первая и вторые главы, сделаны заготовки для третьей и большой кусок четвёртой. Проблема начинается как раз
— Нет, — машинально ответил профессор.
Больше ничего он сказать не успел: пол под ногами качнулся и ухнул куда-то вниз, а вокруг стало темно.
Комната больше всего походила на внутренность перевёрнутой рюмки: круглая, со стенами из какого-то матового стекла, красиво сходящиеся сводом, с которого стекал мягкий золотистый свет, напоминающий рассветный солнечный. В центре стоял алый стол в форме выгнутой кляксы и огромное фиолетовое кресло, мягкое даже на вид. Стрельчатая арка вела в другую комнату, судя по всему — такую же, только мебель там была других цветов: сквозь муть стекла слегка просвечивали бесформенные зелёные и голубые пятна.
Повернув голову, профессор увидел такой же проход, в котором можно было углядеть кусочек чего-то оранжевого — тоже, наверное, кресла или какого-нибудь дивана. Он откуда-то знал, что за этой комнатой следует другая, за ней — ещё одна, и так без конца.
Пенсова это не испугало. Он вообще не чувствовал ни страха, ни особенного удивления. Удивлялка у него сильно сдала после девяноста первого и окончательно перегорела в девяноста третьем. Что касается страха, то профессор твёрдо усвоил — бояться следует голода, холода и физического насилия. Судя по всему, ничего подобного в отношении его персоны пока не планировалось — а стало быть, и бояться пока было нечего.
Справедливо рассудив, что кресла предназначены для того, чтобы на них сидели, Андрей Валентинович, осторожно подобрав полы халата, опустил худое тело в объятия фиолетового монстра. Ничего плохого не произошло — просто очень уютное кресло.
— Ещё раз здравствуйте, Андрей Валентинович, — сказал стол. — Вас приветствует интеллектуальное сообщество «Пендем». Надеюсь, вы не имеете предубеждений по поводу искусственного интеллекта?
— Скорее уж у меня есть предубеждения по поводу интеллекта естественного, — тяжело вздохнул Пенсов.
— Ну, это тоже лишнее, — снисходительно заметил стол. — Позвольте всё же представиться. Я — «Пендем». Единство искусственных разумов, существующее в среде, которую мои современники называют «паравременной петлёй». Это образование находится относительно вашего времени в будущем. Приблизительно на двести лет вперёд.
— Приблизительно — это сколько? — проворчал Пенсов, во всём любивший точность.
— Видите ли… — говорящий стол совершенно по-человечески замялся. — После открытия паравремени многое изменилось. Не обязательно же всем жить в одном времени и в одном месте. В общем, какие-то части нашей цивилизации отстоят от вашей на двести лет, какие-то, скажем, на триста… есть и такие, время которых перпендикулярно вашему. Если вас интересует наше точное времяпребывание, то мы отстоим от вашей реальности где-то на сто пятьдесят лет вперёд, четыре минуты влево, сутки вверх и три терции темнее. Если вам это что-то говорит, конечно.