Рассказы

Пээгель Юхан

– Ты, мужик, кто такой будешь?

– Ежели высокочтимый господин апостол изволят меня помнить, я - Оад, бывший кучер на мызе. На старости лет жил бобылем.

– А отчего же ты помер?

– Не могу сказать. Стар я уже... сильная боль у меня внутри, она, должно быть, душу и забрала.

– Грешен?

– Во грехе родила меня баба, и грех нам на роду написан... Воровал я у мызника овес, и не единожды. Вино другой раз было мне мило, а нашло бы сильное искушение, дак я бы и сейчас от глотка не отказался... И трубку сосал, и сквернословил...

Апостол

Петр ухмыльнулся и поскреб свое лысое темя, сиявшее, как новый медный полуштоф, потом вымолвил:

– Человече, твой грех не стоит того, чтобы о нем говорить. В эту дверь входили большие грешники, которые смиренно на коленях замаливали свои грехи. А твои прегрешения не закрывают перед тобою райские врата. У всех у нас плоть бывает слаба, - закончил он весьма самокритично.

Оад сильно обрадовался, что его считают избранником среди паствы. Он поклонился апостолу в ноги.

– А что ты умеешь делать?
– вдруг спросил Петр.

– Как же это досточтимый Петр могут такое спрашивать? Бедный человек все умеет делать. Десять лет был кучером, умею сруб ставить, даже с венцами без заугольников, поле обрабатывать, могу кузнечить и плотничать, могу и кобеднишные башмаки тачать.

Похоже, что Петр попал впросак. Он молча перебирал в руках ключи, потом сказал:

– Домостроители нам не требуются, у нас все на облаках держится. С обработкой полей тоже нет смысла возиться, наши виноградники и без того цветут. Кучер и сапожник нам тоже без надобности, ежели нужно, так мы летим, обуви мы не носим - круглый год босиком ходим. Мы больше на инструментах играем, поем и обмахиваемся пальмовыми листьями.

– На волынке могу играть и деревенские озорные песни знаю, - ответил Оад.

– Что ты, что ты, - обеими руками замахал на него Петр, - у нас играют на каннеле да на кимвале и песни поют Давидовы... Нет, твое уменье нам не подходит.

Тут взгляд Петра случайно упал на Оадовские руки, которые, как две огромные лопаты, висели у него по бокам. Жилы на руках как корни у можжевельника. И тут Петр сказал уже совсем уверенным голосом:

– Нет, Оадушка, такими руками не на кимвале играть, не пальмовой веткой махать, не благовонные цветочки в саду рвать. Нет у нас для тебя работы, а ежели не трудиться, так и душу можно без толку разбазарить. Поди погляди, может, в аду для тебя дело найдется.

Оад заметно с лица сошел.

– Как же так, достопочтенный господин апостол, неужто для меня, старика, так-таки никакой работенки под крышей не найдется? Я мог бы хоть у очага сидеть и деревянные ложки долбить...

– И это нам ни к чему, любезный Оад, - ответил Петр, - те крупинки манны небесной, что нам даются, мы и без ложек съедаем, - лязг!
– и захлопнул небесные врата у Оада перед носом.

Что тут будешь делать? Другого не оставалось, и старик направился в ад. До тех пор стучал и грохотал в двери, пока какой-то старый хрыч не вышел в сени и не приоткрыл створку.

– Ты что, бурмистр будешь?
– взвизгнул он, поглядев Оаду

в лицо. Скольким кишки выпустил? Скольких женщин на сносях нещадно выпорол? Скольких девушек на барщине перепортил? На скольких нафискалил барину?

– Ни того ни другого не бывало, - ответил Оад, - я пискукакуский Оад, бывший кучер мызника Нолька, ежели господин из преисподней меня еще помнят...

– Чего же ты, назойливая человечья тварь, колотишь в нашу дверь, ежели ничего у тебя за душой нет?
– рассердился старый дьявол.

– Я - человек грешный...

– Тоже мне, грешный! Я принимаю только господ да еще разных надзирателей, кладовщиков, бурмистров и им подобных... Сюда вхожи распутники, ростовщики, казнокрады, чревоугодники. Ну, и барышники, ремесленники, корчмари, купцы, борзописцы и прочий сброд... ими тоже полны у нас котлы... Отправляйся-ка в рай!

– Оттуда я как раз и пришел, - сказал Оад, - там для меня дела не нашлось, послали сюда, чтобы душа моя даром не пропадала.

– Ну, какую же мне поручить тебе, мужику, работу?
– Опершись, на раскаленные докрасна вилы, дьявол погрузился в размышления.

– Я плотничать умею, и в кузне от меня была бы польза, - скромно пробормотал Оад.

– У нас господские дома каменные, глухие, без окон - кругом огонь да смола, с деревом тут далеко не уедешь, - довольно обстоятельно объяснил черт и стал набивать табаком трубку с мундштуком из человеческой лучевой кости.
– И кузнецы нам не нужны, а ежели понадобятся, так у нас и своих невпроворот, всякие там артиллерии, литейщики, оружия ковальщики да военных принадлежностей мастера... Ну, словом, те, у кого мастерские да заводы свои были. А ты туда же, поганая ворона...
– Старый хрыч сплюнул сквозь зубы на раскаленный железный пол, и плевок сразу же испарился.

– Значит, пахарю здесь совсем делать нечего?
– вздохнул Оад.

Старый дьявол даже отвечать не стал на такой дурацкий вопрос, махнул только своей мохнатой лапой: станет тут, в таком пекле, зерно расти! В лавке хлеб можно купить.

– На земле я еще кучером был, кобеднишные башмачки-шить умею... перечислял Оад, уже теряя надежду.

– Не нужны нам кучера - дорога в ад широкая и гладкая, люди сами сюда бегут, как мухи на бочку дегтя. А что ты думаешь со своими башмачками делать? Здесь только столетние копыта выдерживают, - ответил старый черт, задрал волосатую лапу, всю в завитках, и показал толстенное копыто, но и оно от жара кое-где дало трещины.

Черт еще пару раз затянулся, поглядел своими хитро сощуренными черными глазами на Оада, будто даже сочувственно, заложил трубку за ухо и стал закрывать двери. Когда между дверью и наличником оставалась узкая щелка, он сказал Оаду, беспомощно чесавшему в затылке:

– Ступай отсюда, человече, нет у меня для тебя ни убежища, ни должности... Сходил бы ты еще раз к райским вратам и попробовал бы задобрить Петра хорошими деньгами. Может, и найдется у него какая-нибудь черная работа, чтобы тебе дать.