Рассказы
Шрифт:
– Brod... Хлеба попроси...
– Женщина, дай нам хлеба... Мы целую неделю ничего не ели... Дай нам чего-нибудь, и мы сразу уйдем...
– Куда вам идти-то - повсюду пепелища и мертвецы. И голод... Пол-лепешки и ковш воды я могу вам принести. Только...
– Ты даже не спрашиваешь, кто мы такие?
– удивился Матс.
– Чего тут спрашивать, - устало ответила женщина, - вы солдаты короля Карла. Я вас еще вчера вечером увидела, когда вы в горнице в сундуках рылись. Я за печкой пряталась, под тулупом, вы меня не заметили...
Женщина собралась было уйти, но вдруг обернулась и промолвила, обращаясь
– Столько смертей, столько страху пережито, что и бояться-то устанешь...
Тут она вспомнила про шпагу, которую все еще держала в руке. Не долго думая, она швырнула оружие на земляной пол предбанника и медленно направилась по тропинке к дому.
Беглецы, как были, в краденой одежде, вышли из пропахшей дымом бани. Бенгт, правда, скользнул взглядом по валявшейся на полу шпаге, но тут же оттолкнул ее ногой. Они сели рядышком на пороге и стали ждать. Матс пытался растолковать товарищу, что русские ушли, война кончилась, только чума все еще делает свое дело.
Быстро темнело, сырой холод проникал под одежду, пронимал насквозь.
Женщина вскоре вернулась.
В сгущающихся осенних сумерках беглецы не очень-то различали черты ее лица, но то, что она молода и, несмотря на трудные времена, еще сохранила силы и живость, это они видели и понимали по ее походке и голосу.
Она молча протянула каждому хлеба, дала напиться воды из ковша.
Это был хлеб голодных дней, легкий, мякинный, черствый, но они с жадностью вонзили в него молодые, крепкие зубы. Рот наполнился слюной, они не ощутили вкуса пищи, она кончилась прежде, чем они поняли, что едят.
Женщина молча стояла перед ними, спокойная, в большом платке, в накинутом на плечи коротком легком полушубке.
– Коли начнутся у вас теперь корчи и блевота, то дело плохо, вполголоса промолвила она, когда беглецы осушили ковш с водой.
– Значит, голод доконал вас, не жильцы вы на белом свете.
Они продолжали сидеть на порожке бани, не находя слов, чтобы выразить свою благодарность.
Женщина шагнула ближе и протянула Матсу несколько сухих лучин.
– А теперь залезайте-ка обратно на полок, и спать. Утром видно будет, выживете вы или нет.
В предбаннике Бенгт дрожащими руками высек искру на трут. Потребовалось немало времени, пока лучина зажглась, и при ее неверном свете они, спотыкаясь, вошли в темную баню.
Женщина захлопнула дверь предбанника, заперла ее изнутри на засов, затем закрыла и другую дверь.
– Я в предбаннике переночую, - все так же спокойно сказала она Матсу, как-никак люди рядом... а то ведь сколько ночей под одной крышей со смертью провела...
Только теперь Матсу вспомнилось то, что они увидели вчера вечером, войдя в дом.
Если б женщина могла в темноте разглядеть выражение глаз солдата, она прочла бы в них безмолвное восхищение: одинокая молодая женщина на одиноком хуторе спокойно противостояла смерти и страху. Как это она сказала: "Столько смертей, столько страху пережито, что и бояться-то устанешь..."
Следующий день выдался прохладный и светлый, насколько светлым вообще может быть короткий день предзимья.
Женщина разбудила их рано утром, дала каждому большую деревянную лопату с оковкой, сказала Матсу, что мертвых следует предать земле.
Теперь, при свете ясного утра. Матс с Бенгтом увидели, что женщине лет тридцать, что
Не дожидаясь ответа, она повернулась и пошла, как бы приглашая следовать за собой. Они пересекли двор, перебрались через перелаз и на краю покоса скрылись за деревьями. От осенних дождей дернистая почва редколесья совсем раскисла, под ногами хлюпало. В это безветренное утро на землю падали лишь редкие желтые листья, печальное, усталое солнце и светить не светило, и греть не грело, - его лучи как бы терялись в кронах деревьев, в побуревшей траве, во мху.
Далеко идти им не пришлось. Равнина стала полого подниматься, образуя плоский холм, какой в этих краях называют не иначе, как горой. Там высилось несколько дубов и кленов, росли стройные березы и молодые рябинки, у огромного гранитного валуна раскинули густые кроны две-три кряжистые дикие яблони. Вся эта гора была покрыта невысокими кучами булыжника, теперь они поросли травой, а кое-где пустил корни темно-зеленый можжевельник.
Это был древний могильник, заброшенный с тех пор, как вошло в обычай хоронить покойников на погосте при церкви. Теперь старое кладбище снова понадобилось: не стало тех, кто мог бы по-христиански предать земле всех, кого уносили война и мор. Не стало пастора, причетника, даже звонаря, да и самого колокола тоже не стало, как, собственно, и церкви - ее обгоревшие своды и обезглавленная колокольня стояли открытые непогоде.
На южном склоне не росло ничего, кроме низкого, редкого вереска, который всегда выбирает песчаные земли. Свежие могильные холмики размокли от дождя - как видно, хоронили тут недавно.
Все трое молча остановились.
– Муж... двое детей... бабка... большак и большуха... их дети, перечисляла женщина, глядя на ряд безмолвных могил.
– Царство им небесное.
Бенгт стянул с головы шапку. Матс последовал его примеру. Так они в полном молчании, опустив глаза в мокрую землю, немного постояли.
Они решили вырыть одну могилу, но пошире. Хоть песок и рыхлый, а как трудно копать. Силенок у них осталось не больше, чем у малых ребят. То и дело они без стеснения передавали лопату женщине, и тогда копала она, давая им передышку. К полудню неглубокая могила была готова. Они вернулись на хутор совсем разбитые, и только женщина, она одна, нашла в себе силы продолжать начатое. Бесстрашно вошла она в жилую ригу и принялась завертывать покойников в рядна. Лишь тогда Матс с Бенгтом отважились переступить порог, чтобы помочь ей, хотя прикосновение к чумным трупам, пусть даже через рядно, казалось, жжет руки. Во дворе они уложили покойников на большие еловые лапы, по одному сволокли их на древнее кладбище и, как сумели, опустили в могилу. Перед свежей насыпью Матс с Бенгтом вновь обнажили головы, а женщина беззвучно, одними губами, прочла молитву, - на том погребение было завершено.