Рассказы
Шрифт:
...Прежние двенадцативесельные салачьи баркасы, на которых гребцами были преимущественно девушки, а за шкипера опытный рыбак, совместная жизнь в прибрежных избушках в течение всей весенней путины. Предсказания улова, судя по морю, по ветру и другим признакам. Чистка улова (иными словами, потрошение), погружение в слабый рассол, вяление, засолка и, наконец, поедание соленой салаки или продажа ее. Истории о поездках с острова Муху в Вильяндимаа: на одних дровнях - бочки с салакой, на других - корм для двух лошадей, мешки с харчами для себя и запасные полозья (потому что полозья-то деревянные, они быстро стираются, их нужно брать про запас). Меняли салаку на зерно, мера за меру. Всю зиму вязали новые сети и мережи из
Потом постепенно наступали другие времена. Моторные лодки, новые рыболовные снасти, рыбаки - предприниматели, поденщики. Беда, когда салаки не было, беда, если ее было слишком много, тогда удобряй ею поля...
О сегодняшней ловле салаки, о масштабах ее, о приспособлениях газеты расскажут больше и лучше, чем я. Но владычица по-прежнему осталась владычицей, ибо именно она, эта красивая, нежная и чистая рыбка, помогает нашим рыболовецким колхозам выполнять план лова.
Сегодня вокруг владычицы Балтийского моря - в том числе и в газетах возникло множество проблем, по которым взяли слово рыбаки, поставщики, снабженцы и писатели. Нужно сказать, что многие вопросы еще не нашли решения, но уже сами проблемы свидетельствуют о том, каким важным действующим лицом в современной истории Эстонии является простая салака.
...В разгаре лета салаку, разумеется, не ловят. Поэтому мне пришлось в рыбацкой деревне купить в лавке банку салаки в томате. Вполне съедобная снедь, особенно на голодный желудок! Но почему-то эта банка напомнила мне сельского жителя, закованного в железные доспехи. Я открыл консервы, и мне вспомнились все те рецепты обработки салаки, которые сообщили нашей экспедиции любезные информанты, мне вспомнилось, как дома у нас, во дворе на травке, на чистой соломе или на плетенках вялились рыбки, вспомнился волнующий запах печеной салаки... и салаку в томате я сперва проглотить не смог... Мне вспомнился так называемый у сырвесцев "пютинг", когда предварительно провяленную салаку подвергают холодному копчению, вспомнилась вяленая салака, которую варят вместе с картошкой, вспомнился бочонок салаки в амбаре: стройные, как палочки, рыбки лежали плотно одна к другой (как салака в бочонке)... И салака в томате не лезла мне в горло, ибо, как говорится, я чувствовал, сколь велика была утрата.
Ах ты рыба-рыбешка! История твоей ловли полна хлопот и труда, немало здоровья и пота ты стоила людям, немало ты погубила жизней. И, тем не менее, в историческом аспекте ты была намного вкуснее...
Все-таки я съел содержимое коробки-панциря, потому что был ужасно голоден. И еще потому, что был исполнен благоговейного пиетета к салаке. Но и мое сердце, и мой желудок продолжали тосковать по настоящей салаке, той, исторической и лакомой.
1964
** СТАРОЕ УХОДИТ... **
БЕГЛЕЦЫ
В устье пролива задувал пронзительный северо-восточный ветер, пенил гребни грязно-серых волн, к самой воде пригибал заросли камыша. Сеялась частая, нудная изморось - ни туман, ни дождь. На крохотной голой отмели у плотной стены камышей, съежившись, приткнулись двое в синих промокших солдатских камзолах. Лица у них от голода заострились, веки от долгих бессонных ночей побагровели. Густая щетина покрывала подбородки и щеки, оттеняя выступающие скулы, из-под треуголок торчали свалявшиеся космы.
Они посмотрели друг на друга, и их взгляды сказали без слов: все, хватит! Просидят они тут еще день-другой, и уже не будет сил уйти, и останутся на безвестном островке два костлявых трупа, каких
Они с трудом поднялись.
На двоих они имели одну короткую пехотную шпагу да сошку от мушкета, все остальное оружие они при побеге побросали. Есть тоже было нечего, скудный провиант давно кончился.
Они двинулись в заросли камыша, все глубже и глубже проваливаясь в тину. Тошно лезть глубокой осенью в стылую воду. Пусть им и до того было холодно, однако промокшая одежда худо-бедно, а защищает тело. Вперед.
Ледяная вода уже доходила до груди, зуб на зуб не попадал. Тот, что был повыше ростом и плечистее, шел, опираясь на мушкетную сошку, впереди, другой, пониже ростом, рыжий, брел за ним, по самые подмышки в илистой воде. Девять дней назад они вот так же в вечерних сумерках пробирались сюда, в укрытие, спасаясь от казацких сабель, убегая от черной смерти. Ветер время от времени доносил с того берега гарь пожаров, - это пылали селения на пути продвижения неприятельского войска. О том же говорило и рдеющее небо, - на нем то дальше, то ближе вспыхивало яркое зарево, чтобы затем постепенно затухнуть. Раз им даже показалось, что они слышат топот башкирской конницы, ржание лошадей, зычное гиканье диких всадников на большой дороге на том берегу. И плач женщин, на арканах из конского волоса уводимых в неволю.
Они приближались к берегу. Пролив между отмелью и берегом неширок саженей пятьдесят-шестьдесят, не более, и не настолько глубок, чтоб утонуть. В этом они убедились, когда шли сюда вброд.
Рослый, с мушкетной сошкой, что шел впереди, был швед, и звали его Бенгт, другой был из здешних и звался Матсом - имя, известное и в Швеции. Бенгт, сын шведского батрака, вот уже двенадцать лет как в строю, Матса же забрали в рекруты три года назад в приходской корчме в Каркси.
Пошло мелководье, и наконец-то оба путника, по грудь мокрые, выбрались на берег. Они знали, что и эта земля никакой не материк, а тоже остров, только большой, что есть на нем много селений и даже один город, который из-под шведской короны только что перешел под власть царя Петра.
Короткий осенний день клонился к вечеру. Серое, отяжелевшее от дождевых туч небо низко нависло над землей. Резкий северо-восточный ветер бил промокшим до нитки солдатам в спину. Как бы там ни было, надо идти дальше, поспешать, авось и встретится пристанище, где можно согреться, пока не иссякли последние силы.
Версты на полторы перед ними простиралась луговина, поросшая редким можжевельником, за ней чернел облетевший лес.
Молча, то и дело спотыкаясь, надсадисто дыша, не замечая, как с одежды стекает вода, как хлюпает в сапогах, тащились они через пажить. Только раз они приостановились: путь их пересекала растоптанная хлипкая тропа. Не стезя мирного времени, нет. Ее проложил поток вражеского войска, растекшийся с главной дороги в поисках добычи. Где-то верст через десять рыскающие отряды, наверное, снова повернут на большую дорогу, которая, если смотреть отсюда вправо, ведет к острову Моон, а с другой стороны выходит к укрепленному городу Аренсбургу, который теперь, как известно, занят русскими.
Едва дойдя до опушки леса, они под первыми же деревьями со стоном повалились на мокрые листья. От одежды шел пар, сердце стучало, как молот, казалось, оно вот-вот выскочит из груди.
Смеркалось. Облетевшие кроны дубов, тонкие голые ветви берез и ясеней ровно шумели. Еще можно было различить стволы и кусты, еще можно успеть дойти до какого-нибудь жилья. Подъем, вперед.
Куда? Этого они не знали. Даже Матс, который хоть и был родом из здешнего края, да не из этих мест.
Тяжело дыша, едва волоча ноги, почти теряя сознание, двое беглецов шли по осеннему, полному мрачного гула, ровному редколесью острова Эзель, петляя между раскидистыми дубами и купами орешника.