Рассказы
Шрифт:
— Вот это так праздник.
— Это что там — мертвые были.
— Эх, когда заводы громили… Вот попили… в слободке, как дорвались до чанов со спиртом, так и пили, покамест смерть не пришла.
— Вот это смерть… в сказке только рассказывать.
— Да… бывало, по деревне пойдешь, словно вымерла вся: без памяти лежит.
— Свободы настоящей нет. Эх, — сказал кто-то, вздохнув. — Ведь это сколько даром хлеба-то пропадает — на этот налог обирают. Ведь ежели бы он целиком-то оставался, тут бы как
— Наоборот все пошло, — сказал кто-то, — прежде под праздник люди были пьяные, коровы трезвые, а теперь люди трезвые, коровы пьяные…
Кузнец только молча плюнул. Потом, немного погодя, сказал:
— Бутылки на две выжрала, анафема.
— А какую водку стали было гнать. Прежде, бывало, пьешь, — мать пресвятая богородица, за что ж ты наказала, и гарью какой-то и дегтем от нее воняет, после головы не подымешь. А теперь только навострились, а они со своими неделями. Да аппараты еще отбирают. Значит, опять на стену лезть.
— Нешто они об этом думают? Им одна только забота — дело развалить.
— Да нешто без водки можно? Не говоря уж о том, что душа требует, а и дела без нее никакого не сделаешь: заявление какое подать, в волость идти, — что ж, ты и явишься с пустыми руками?
Председатель молча курил и, сплевывая, всё поглядывал на бугор.
— Верно, верно, — отозвались дружные голоса.
— Я вот лошадям своим пачпорт опоздал выправить. Им уж давно совершеннолетие вышло, а они у меня без прописки сидели. Думал, засудят. А привез три бутылочки…
— Ежели где председатель хороший, понимающий попадется, там жить еще можно.
— А главное дело, все равно это ни к чему: раз природой устроено, тут мудри не мудри, все то ж на то ж сойдет.
— Это верно… прошлый год всю рожь на водку перегнали, сами не жрамши на одной мякине сидели, а к празднику у кажного полное обзаведение, и на первый же день праздника так насвистались, что как колчушки лежали.
— Как же можно… народ-то православный, слава тебе господи, лбы еще не разучились крестить, особливо, где председатель понимающий…
Председатель докурил папироску и, оглянувшись на бугор, сказал:
— Скрылся…
Все повернулись к нему и замерли.
— По случаю праздника… принимая во внимание местные нужды и обстоятельства населения… объявляю заводы… открытыми. Но ухо держи востро. Ежели в эту неделю кого замечу, спуску не дам.
— А как же дым-то? — сказал кто-то сзади.
— Дым куда хочешь девай, и ребят пьяных по улице не распускать, а то так-то какой-нибудь нагрянет, а они у вас лыка не вяжут.
— Слушайся председателя, — сказал секретарь.
Достойный человек
На
Старый священник умер, и по новому порядку приехал вчера кандидат служить пробную обедню, чтобы затем, получивши одобрение прихожан, ехать утверждаться к архиерею.
Все сидели на лавках, на окнах и толковали.
— Теперь хорошо, — сказал Федор, снявши и рассматривая свою шапку, — выбирай любого. А то прежде поставят, бывало, какого-нибудь щупленького да безголосого — и майся с ним целый век.
— Да, уж это последнее дело, если у священника ни голосу, ни виду настоящего нет, — сказал Прохор Степаныч, любивший читать Апостол и петь на клиросе, для чего всегда надевал железные очки, хотя все знал наизусть.
— А что ж с ним, щуплым-то, делать? — сказал кто-то.
— Прежде в попы вся шушель лезла, а теперь подожди. А то, пожалуй, много их…
— Да, теперь уж не проскочут.
— Поглазастей анхирея будем.
— А как же.
— И потом, хоть то сказать, разве можно, чтобы архиерей всякого понимал. Шут его разберет, достоин он или нет.
— А ну их и совсем к черту, — сказал вдруг солдат Андрюшка, сняв шапку и ударив ею по подоконнику, — не надо нам их вовсе.
Все на него оглянулись.
— Сдурел, что ли? — сказал, поглядев на него несколько времени стороной, Прохор Степаныч. Он было завернул полу и полез в карман за кисетом, но, услышав замечание Андрюшки, так и остался с отвернутой полой и засунутой в карман рукой.
— Вот они все такие-то, — сказали старики. — Им леригии не нужно.
— А что ж…
— Вы так-то скоро скажете, что и церкви не надо.
— А что ж…
— Дураки, ослы непонимающие, и больше ничего, — сказал Прохор Степаныч и, достав кисет, стал с обиженным видом свертывать папироску.
— Доперли!
— Еще дальше допрем. Ты бормочешь, а сам не знаешь что. Да я от этой твоей церкви за всю жизнь одной красненькой не пользовался. Да и все — только и знали, что туда носили. Ты-то много попользовался, что за нее так стоишь? сказал Андрюшка, уже обращаясь к Софрону.
— Чем же оттуда попользуешься?
— То-то, а кричишь.
— Вот это так подставил, — сказал чей-то голос сзади.
Все оглянулись и замолчали, переглядываясь.
— А сами переплатили немало, — сказал опять чей-то голос.
Все еще больше притихли.
— Я рублей с тыщу переплатил, — сказал голос Ивана Никитича от печки.
Все оглянулись к печке.
— А впрочем, — сказал Андрюшка, вставая, — свобода вероисповедания, обсуждайте тут, что хотите, лишние деньги, знать, завелись.
Он повернулся и, не оглядываясь, пошел к двери. За ним ушли и все молодые.