Рассказы (-)
Шрифт:
Так брели они целый день. Попробовали идти в темноте, но это оказалось выше их сил. Пока Афанасий кормил и привязывал собак, есаул нарубил можжевельнику и устроил костер.
Когда ужин был готов, есаул подошел к Василию с едой. Тот, видно, очнулся и смотрел на него сознательным взглядом.
– Платон Иванович, простите меня!
– срывающимся голосом сказал денщик.
– Что ты, Вася! На вот, поешь.
– Не принимает душа.
Ночь он провел спокойно, но наутро сознание его снова стало мутиться.
Днем он пришел
– Ваше благородие! Ваше благородие!
– закричал он с неизвестно откуда взявшейся силой.
Есаул испуганно обернулся.
– Что вы делаете, батюшка?
– снова закричал Василий, пытаясь слезть с нарт, к которым он был привязан.
– Что ты, Вася?
– спросил есаул, наклоняясь к нему.
– Платон Иванович, бросьте меня. Все равно я не жилец. Надорветесь, батюшка... Не дойдете до Камчатки... Не погубите, отец, дайте помереть спокойно...
– Лежи, Вася. Скоро Гижига, там тебя оставлю. Выздоровеешь небось, ты парень молодой, крепкий... Лежи, голубчик.
Караван тронулся дальше, и Васька затих. Вечером Василий немного поел и лежал, что-то шепча про себя. Когда есаул уже укладывался, он вдруг позвал его.
– Что, Вася?
– спросил Платон Иванович, садясь около него на корточки.
– Проститься, ваше благородие.
– Что ты...
– Нет уж, знаю я... Простите, коли чем не угодил. А вам спасибо за доброту вашу и за хлеб-соль... Старался я всегда. Теперь вам без меня слободнее будет...
– Что ты, Вася, поддержись! В Гижиге поправишься.
– Нет, Платон Иванович, я знаю... Без покаяния вот...
– голос его слабел.
– Не говори, Вася. Спи спокойно. Довезем тебя, не бойся. Встанешь на ноги.
Долго сидел есаул около больного. Василий спал или был в забытьи. Он лежал с закрытыми глазами и трудно дышал. Есаул оправил на нем шубу, прикрыл его лицо от мороза и лег на свое место. Усталость сморила, и он заснул тревожным сном.
Глубокой ночью есаул встал посмотреть на Василия и увидел, что шуба и парка больного лежат на месте, а его нет.
– Афонька, Афонька!
– закричал Мартынов.
– Куда Васька девался?
Тунгус испуганно вскочил.
– Ай, ай, куда ушла?
– качай головой, говорил он.
– Вон, вон куда след! Туда пошла!
– закричал Афанасий и, взяв горящую головню, пошел по следам.
Есаул, захватив шубу Василия, устремился за ним. Следы вели в сторону от лагеря. В нескольких местах видно было, что Василий падал, но потом вставал и шел дальше. Вот здесь он уже полз. Они прошли шагов триста от лагеря.
– Вот она! Вот она! Васька, вставай, шайтан!
– закричал тунгус, наклоняясь над темной фигурой, лежащей на снегу.
Василий лежал ничком, в одной оленьей рубахе и без шапки. Спина и волосы его заиндевели.
– Мертвый, - сказал
– Зачем ушла? прибавил он, помолчав.
Но Мартынов знал, "зачем ушла", и скупые слезы, медленно скатываясь, замерзали на его щеках.
Темнота и равнодушное безмолвие царили вокруг. Головешка трещала, неровным светом озаряя вспыхивающий блестками снег и неподвижную фигуру Василия.
Однажды днем, часовой, стоявший у гижигинской батареи, увидел двух людей и собаку, медленно бредущих со стороны юго-восточного мыса. По всему, это были "инородцы", ибо шли они налегке, без нарт. Часовой с любопытством и недоумением следил за приближением странных путников. Один из них шел впереди, что-то неся на спине, сгорбясь и наклонясь вперед; он шагал медленно, затрудненно, но настойчиво и размеренно. Второй отставал, спотыкаясь, покачиваясь, даже изредка останавливаясь. За ним, мордой уткнувшись в землю, след в след, брела собака.
Отстающий человек вдруг запнулся, пошатнулся, постоял, пытаясь восстановить равновесие, и рухнул ничком. Передовой, не оглядываясь и не останавливаясь, продолжал путь.
Изумленный часовой ударил тревогу, вызывая караул. Весь военный гарнизон (шесть казаков) и все население Гижиги (около сорока человек) выскочили из казарм, домишек и юрт, пораженные необычной среди суровой полярной зимы тревогой.
Тучный начальник порта, в расстегнутом сюртуке и с шубой внакидку, вышел на крыльцо своего дома, прожевывая лососину, весь разрумянившийся от предобеденной закуски.
К крыльцу медленно подходил человек в шубе, в унтах, с закутанным лицом и с кожаной сумкой, привязанной к спине. Его окружила группа гижигских жителей, другая часть населения теснилась около казаков, которые шагах в двадцати позади несли второго пришельца. В нескольких шагах от крыльца незнакомец зашатался, падая, но урядник Пашков и приказчик Русско-Американской компании подхватили его под руки и внесли в дом начальника Гижиги; второго принесли туда же.
Это были Мартынов и совершенно обессилевший и обмороженный Афанасий. Уже третий день они брели без еды, и Афанасий, человек очень пожилой и к тому же одетый легче Мартынова, пострадал сильнее. Из всех вещей Мартынов сохранил только генерал-губернаторский пакет и сумку с форменной одеждой. Он не считал возможным для себя явиться к губернатору Камчатки в якутской шубе и малахае. Спасая мундир, пришлось пожертвовать частью провизии.
В тепле, подкрепившись водкой и едой, Мартынов немного отошел. Он сидел за столом, страшный, лохматый, заросший густой черной бородой, с обмороженными щекой и носом и глубоко запавшими глазами. Тучный и радушный капитан, начальник Гижиги, потчевавший гостя, был разочарован. Он ожидал новостей от свежего человека и думал сам отвести душу, поболтать, но ничего не получалось. Мартынов был мрачен, сосредоточен и скуп на слова. Он кратко объяснил, кто он такой, и потребовал, чтобы ему немедля помогли двинуться дальше.