Рассказы (-)
Шрифт:
– Говори правду, дурья башка! В Макаркином становище сменял?
– Ну да, у бабы тунгусской, мужик у ней помер, а унты почти новые... А мои уж сносились совсем.
Васька, понурясь, ожидал, что есаул разозлится, накричит. Но, к удивлению Васьки, "поучения" не последовало. Есаул, бросив на снег кружку, из которой пил чай, мрачно уставился в огонь. Васька подавленно молчал.
– Вот заболеешь, что я с тобой здесь буду делать?
– сказал наконец Мартынов, показывая рукой на снег и тьму, тесно обступившую
– Не заболею, Платон Иванович, унты ведь новые, их, поди, может, неделю только носили.
– Эх, и дурень же ты, Васька!
– грустно сказал есаул и стал укладываться на ночь.
Прошло еще несколько дней. Каждое утро есаул тревожно вглядывался в Ваську, но его неизменно бодрая улыбка успокаивала Платона Ивановича.
– Ну вот, ваше благородие, не заболел я, - напомнил однажды Васька.
– Счастье твое, дурень. Я бы тебе всю шкуру со спины спустил бы, отвечал есаул, улыбаясь в черную жидкую бородку, отросшую за путешествие.
По-видимому, благополучно сошла Ваське его опасная обновка.
Большая часть пути была пройдена. Свыше трех недель шел от Охотска караван, и до Гижиги осталось еще пять-шесть дней. И пора - все устали до предела. Даже никогда не унывающий Васька, поднимаясь однажды утром, сказал:
– Что, Афоня, скоро ли Гижига? Что-то я подбился, как старый мерин, ноги не идут.
– Не робей, Вася, в Гижиге дневку сделаем дня на три, обогреемся, отоспимся, отъедимся!
– крикнул есаул, все веселее чувствовавший себя по мере приближения к Гижиге, несмотря на то, что измотан был больше всех.
Весь этот день Василий что-то отставал, а вечером был молчалив и, привязав собак, лег спать, почти не притронувшись к ужину. Этого никогда еще не бывало.
– Что с тобой, Васька? Не занемог ли?
– тревожно спросил есаул, опускаясь на корточки около его изголовья.
– Ништо, ваше благородие. Притомился я, - упавшим голосом отвечал Васька, пряча в мех свое пылающее лицо.
Ночью есаул спал тревожно. Собаки лаяли и выли необыкновенно. Наконец они утихли, и есаул заснул. Но скоро его разбудили крики Афанасия.
– Ай, бачка! Ай, беда, ваше благородие!
– кричал тунгус, хлопая себя по бедрам, и в отблесках потухающего костра тень его металась фантастически.
Такое поведение Афанасия, всегда величественно-спокойного и молчаливого, было настолько необыкновенно, что есаул вскочил.
– Ваше благородие! Собачка убежал!
– Какая собачка?- немного успокаиваясь, спросил Мартынов.
– Вся новая собачка убежал!
– кричал Афанасий.
– Врешь!
– крикнул Платон Иванович, чувствуя, как покатилось вниз сердце и слабеют ноги.
Он кинулся к собакам и увидал только трех лаек, сидевших на снегу с тревожно наставленными ушами. Это были те собаки, которых он получил
– Кто привязывал собак?
– со зловещей сдержанностью спросил есаул, подходя к костру, у которого, взяв уже себя в руки, с обычной флегмой уселся тунгус.
– Васька привязал, - буркнул он.
Есаул ногой стал расталкивать Василия, но тот только охал, не просыпаясь. Мартынов открыл его лицо, и холодный воздух привел Ваську в чувство. Васька глянул на есаула мутно, от света костра лицо его казалось багровым.
– Сейчас подам-с, не извольте беспокоиться-с, - бормотал он.
– Ты пьян, каналья?
– спросил есаул, с недоумением оглядываясь на тунгуса.
Тот покачал головой, пристально глядя на Василия.
– Горячка ему. Потому и собачка плохо привязал. Больной она.
– Не может быть!
– упавшим голосом сказал есаул и, сняв варежку, дотронулся до лба Василия. Лоб был горяч необычайно.
– Вася, друг... Очнись, Вася...
– тихо говорил есаул.
Василий пришел в себя окончательно. Он хотел подняться, но есаул удержал его.
– Оплошал, ваше благородие, виноват-с, - хриплым и слабым голосом сказал он, валясь обратно. И снова закрыл глаза.
– Испить бы...
Мартынов был совершенно ошеломлен свалившимся на него несчастьем. Он всей душой ощутил, что теряет лучшего, может быть, друга, какой только был у него в жизни. Напоив Василия, Мартынов сел к костру. Афанасий мрачно глядел на огонь. Молчание длилось долго.
– Ну, что будем делать, Афанасий?
– проговорил наконец есаул.
– Два нарта тут бросать надо. До Гижиги надо идти.
– Сколько нам до Гижиги?
– Четыре-пять дня.
– А становища не будет по пути?
– Нет. До самой Гижиги не будет люди.
Тунгус замолчал. Молчал и есаул.
– Что с Васькой делать?
– спросил тунгус через некоторое время.
– Повезем с собой, вестимо.
– Все равно помрет. Собачка убежал, как будем везти?
– Ну ты, смотри мне!
– пригрозил есаул.
– Не сердись, бачка, тебе сила нету, мине сила кету, собачка сила нету. Гижига далеко. Васька повезем, две недели идти будем. Сами помрем.
– Чтоб и разговору не было об этом!
– мрачно приказал есаул.
На одну нарту положили необходимые вещи и еду для себя и для собак на шесть дней. На другой нарте устроили Василия, который что-то бормотал в забытьи. Чтобы он не упал, привязали его ремнями. Афанасий подчинялся есаулу молча, и на скуластом лице его нельзя было заметить неудовольствия. Медленно тронулись путники. Впереди двигались нарты с провизией, которые везли оставшиеся собаки. Афанасий и есаул поочередно тащили вторые нарты, на которых лежал Василий.