Рассказы

Екимов Борис Петрович

Лениво полистав журнал, он откладывает его и долго смотрит в потолок, а потом взгляд его опускается ниже, на черное окно.

– Паршивая штука - зима,- говорит он задумчиво.- Лето - вот это прекрасно. Замечательно летом. Солнце, зелень... Люди красивые... Ты лето любишь, а? взгляд его все так же прикован к глухой черноте окна.

– Люблю,- кивает головой Сергей и смущенно добавляет: - Я купаться люблю.

– Купаться - это чудесно,- приподнимается Качанов и садится, обхватывая тонкими руками колени. Глаза его ласково глядят на Сергея.
– Пляж... коричневые люди... Хорошо... Я завидую тебе. Ты крепкий, у

тебя фигура красивая, на тебя женщины должны засматриваться.

– Я на пляже никогда не был,- говорит Сергей.

– А где же ты, в ванне, что ли, ныряешь? Чудак.

– Я на берегу, возле Соляной базы... Там людей нет.

– Чего ж ты, как бирюк?

– У меня плавок нет,- вздыхает Сергей.
– А в трусах, в семейных, на пляж не поедешь, неудобно. ..

– Так купи.

– Нет возможности,- разводит руками Сергей.- Денег нету.

– Здорово, кума... Де-енег нету,- передразнивает его Качанов.
– Они что ж, миллион, что ли, стоят? Пятерка какая-то.

– Пятерки лишней не имею,- кротко говорит Сергей.

– Ну и дурак!
– сердится на него Качанов, закуривает.

Через минуту-другую благостное настроение вновь возвращается к нему.

– Ты купи, купи плавки, плюнь на все. А в отпуск пойдешь - на море съезди. Я люблю море... Прекрасная это штука, замечательная.
– Взгляд его снова упирается в темное окно.
– Я ведь пловцом был, тренером по плаванию. Учился я во Львове. Чудесный город... Зеленый такой, спокойный. Два года я там учился. А летом мы на море ехали. Инструкторами работали, спасателями. И знаешь, Сережа, вот подъезжаешь к морю, еще нет его, не видно. Но уже запах... Воздух другой.
– Качанов не может усидеть на месте. Он дышит тяжело, приподнимается. Шкафы скрипят под ним.
– Такой воздух, Сережа, что начинаешь по вагону бегать, как в клетке. Пьяный какой-то становишься, веселый, озорной. И не ты один, все люди. Нет, Сережа, ты плюнь на все!
– горячо убеждает он Сергея.
– Ты лучше поголодай месяц-другой, а на море побывай обязательно.

– Не-а,- сокрушенно мотает головой Сергей.
– Финансы не позволяют. Я - сто двадцать, жена - шестьдесят. Да двое девок у меня, здоровые уже. Их одевать-обувать надо. Я их вот этим летом хотел отправить в город... как его... ну, в общем, на море, в лагерь. Возможность такая была. Школа платила пятьдесят процентов. И еще надо сорок рублей. Сорок да сорок - восемьдесят. В школе мне сказали: иди в профсоюз, там помогут. Я в профсоюз пошел, а они не дают. Мы бы и сами, говорит, поехали, если б такая возможность была. Не вышло, - разводит Сергей руками.
– Пришлось дома оставить.

– Ну, это ты зря,- неодобрительно покачивает головой Качанов.
– Да и заплатил бы эти проклятые восемьдесят рублей. Извернулся бы как-нибудь. Зато детям какая радость! Они бы долго помнили! Они бы словно в сказке побывали! Качанов волнуется, жадно курит. И там, на шкафах, под потолком, в дымном жарком полумраке, он машет руками, привстает, тянется к Сергею: - Ты, балда, понимаешь... в сказке. Синее море... Понимаешь? Нигде такой синевы нет. И неба такого нет нигде! Об этом не расскажешь! И не забудешь этого никогда! Нет, обокрал ты детей... Обокрал! А ведь деньги у тебя есть,- грозит он пальцем Сергею.
– Я зна-аю, вы ведь с женой с каждой получки рублей по десять откладываете. Так что тысчонка или полторы на книжке

есть. Точно? наклоняется он со шкафа и строго глядит на Сергея.

Сергей довольно посмеивается.

– Ну, точно. Не столько, конечно, но немного есть. Это обязательно надо. Без этого никак,- серьезнеет он.- А как же? На черный день. Вдруг чего случится.

– Э-эх, ты,- сокрушается Качанов.
– Черный день... Это какой же такой черный день... Ну, скажи?.. Какой такой черный? Ответь?

– Как какой?
– недоумевает Сергей.
– Заболею я, например.

– Ну, и болей на здоровье. Тебе ведь платить-то будут столько же, по больничному девяносто процентов. Чего тебе еще надо?

– Мало ли чего,- мнется Сергей.
– Случится чего-нибудь, вдруг...

– Вдруг, вдруг, - передразнивает его Качанов.- А чего вдруг - и сам не знаешь... Война? Так тебе эти деньги не помогут. Наводнение, землетрясение, холера?.. Чего вдруг-то?!

– Ну, люди не дурней нас с тобой, а все копят. Все откладывают,- убежденно говорит Сергей.
– У некоторых знаешь какие тыщи лежат?
– завистливо вздыхает он.
– Нам такие не снились.

– Значит, на черный день все держат?
– насмешливо спрашивает Качанов.

– Ну, на черный, на всякий случай... Или к старости.

– Да о каком еще черном дне ты говоришь, если у тебя каждый день черный! Черт побери!
– кричит Качанов.
– Ты же вот в этой дыре сидишь! В грязи, в мазуте! Изо дня в день! Вот в этой вонючей конуре! Домой придешь, щей похлебаешь, пустых... Мясо ж, наверное, не берешь? Так?

– Мясо, брат, нынче колется,- машет рукой Сергей.
– Мясо мне зарплата не позволяет есть.

– Ну, вот, щей похлебаешь. В домино пойдешь постучишь во дворе. И спать! А утром опять то же. Если кружку пива раз в неделю выпьешь - уже праздник.

– Пиво я люблю,- круглое лицо Сергея расплывается в улыбке.
– Пиво я летом каждый день пью. После работы, по кружечке. Жинка мне на обед дает. А я первое только возьму,- подмигивает он весело.- Экономия. На пиво как раз остается. У нас,- оживляется Сергей,- возле нашего дома, бочка стоит. Всегда пиво свежее, и народу немного...
– он замолкает, но улыбка еще светит на его лице, приятные воспоминания уходят не сразу.

Казалось, лишь на минуту-другую замолк разговор, а у Сергея глаза сразу же начали слипаться. И он, плеснув из чайника воды, намочил лицо.

– Засыпаю,- виновато улыбнулся он.
– Так третью смену не люблю.

– Ничего,- ободрил его Качанов.
– Последний день. Завтра отдыхаешь и послезавтра. С женой пойдешь в кино или в театр.

– Не-а,- помотал головой Сергей.
– Мы не ходим. Телевизор у нас. А театры я вообще не уважаю.

– Ну, а ты был там, был ли?
– мягко выпытывает Качанов.

– Был. Раз. В армии еще, после войны сразу, нас водили. Не понравилось. Разговаривают, разговаривают. А вообще-то я неграмотный по этому делу. Да и вообще неграмошный,- невесело засмеялся он и так же, коверкая, повторил: Неграмошный... Шесть классов в войну. А какие тогда классы. Зимой чуть походишь. Работали все. Так вот с тех пор. Руками все могу,- пошевелил он пальцами рук.
– А башка,- постучал он по ней,- не кумекает. Мне бы уж четвертый разряд давно надо. Сколько лет работаю. Все на десять рубликов побольше. А не могу эту... киматику изучать у станков.