Рассказы
Шрифт:
– У магазина остановишь.
– Так нет еще одиннадцати, не дают.
– Дадут, - мрачно ответил Петро и сморщился, ойкнул, ухватившись за щеку.
ТЫСЯЧА РУБЛЕЙ В ФОНД МИРА
Стояли последние майские дни; навигация была в разгаре, и потому затон судоремонтного завода широко синел просторной водой. Лишь за пирсом дремали, ткнувшись в берег, старые пароходы "Канин", "Варламов", "Герой Денисов". На слипе, поднятые над водой и землей, два гордых красавца "ОТА" синели статными корпусами с белейшими парусами рубок,
На дебаркадере, с самых майских праздников, находилась бригада Жоры Ногайцева: сам бригадир и двое помощников, Саня и Котофей. Жора Ногайцев был человеком известным, он работал на заводе всю жизнь. Его молодые помощники армейских гимнастерок еще не сносили. Причем Котофей - было, конечно, прозвище рыжеусого, зеленоглазого Тимофея. Особенно похож он был на кота, когда молодую бабенку видел. Усы его сразу топорщились, круглые глаза горели огнем - ни дать ни взять отъявленный котяра. Саня был парнем скромным, он чуть-чуть заикался и потому при чужих мало говорил, смелел лишь при своих.
На дебаркадере загорали с начала месяца. Работа была мелочная: там подварить, там трубу заменить, помпу перебрать, лебедку отладить - вроде и сложа руки не сидели, но не лежала душа к такой работе, к тому же и копеечной. Но где другую в разгар навигации взять? Помаленьку копались.
Кончался май. Рядом лежал затон, чуть далее, за песчаной косой, Дон в разливе синел, аукался теплоходными гудками. Голубое небо еще не выцвело и тоже несло в неспешном своем течении белым пухом груженные, безмолвные суда.
Собирались обедать. В заводскую столовую не ходили. Там, доедая запасы, кормили пустыми щами, даже без картошки, и кашей с ласковым названием "пшеничка". Так что добрые люди о еде заботились сами, принося из дому хлеб-соль.
И нынче, как всегда, к обеду начали выкладывать в тени на палубе вареную картошку да редисочку, яички и прочее, у кого что нашлось.
– Дядя Жора, ну, ты пару рубчиков кинешь?
– приставал и приставал Котофей.
– Не жмись. И я сейчас лично смотаюсь. В овощном вермут продают. Я вчера пробовал. Добря-а-чий...
– жмурил Котофей зеленые глаза и причмокивал.
– Без вермута хороший, - в который уже раз спокойно отвечал Жора, раскладывая еду.
– У-ух, жмот... Ну, ты и жмот, Ногайцев... Кулак... Скипидом.
Жора Ногайцев, спокойный, пятидесятилетний мужик, седовласый, морщинистый, речи своего молодого товарища воспринимал как мушиное жужжание. Он харчи разложил, вынул ножик и нарезал хлеб крупными ломтями. Взял яичко, принялся лупить его. В огромных ручищах Ногайцева белое куриное яйцо казалось чуть ли не муравьиным. Чистил Жора хрупкое беленькое яичко и слушал, как Котофей жужжит.
– Скипидом...
А его не слушали. У Сани еда в газетку была завернута, и он теперь от нечего делать разглядывал эту помятую газетку. Шуршал ею, шуршал и вдруг сказал громко:
– В-во дает мужик! Тысячу рублей в фонд мира. Это да...
– Какую тысячу?
– Где? Кто?
Сообщением заинтересовались. И Саня, разгладив газету, прочитал заметку вслух. А в заметке говорилось о молодом парне, шофере, который внес в фонд мира тысячу рублей. На мотоцикл копил, а потом взял и отдал, одним разом. Тут же и портрет его был напечатан.
Санино чтение выслушали. Газетка пошла по рукам. Потому что недоверие какое-то было. Но все оказалось точно: тысяча рублей написано, как копеечка. И портрет.
Его разглядывали внимательно, и так, и эдак, надеясь что-то тайное прочесть в лице. Но парень был обычный, чем-то даже на Котофея похожий. Это Саня заметил. И Котофей даже немного загордился. И потому, когда Жора, все спокойно обдумав и обмозговав, по-серьезному заключил: "Брехня", - когда Жора это сказал, то Котофей обиделся. Он сощурил свои зеленые глаза и спросил:
– Это почему же брехня? Вот все написано, - предъявил он газету.
– И портрет, пожалуйста.
– Все равно брехня, - невозмутимо ответил Жора, отодвигая газету.
– Как это брехня?
– закипятился Котофей.
– Тебе люди русским языком... А ты - брехня... Ну, даешь! Какие у тебя доказательства?
– Нет, дядя Жора, - вступился Саня.
– В газете зря не напишут. Там же город указан, автобаза, номер ее. Все написано. Там же люди, они тоже газеты читают. Они спросить могут.
Жора выслушал, неторопливо все обдумал и сообщил:
– Значит, чокнутый.
– Ну, ты даешь, дядя Жора!
– Человек от чистого сердца...
– Конечно, против войны. Фонд мира. Так и называется. Чтоб войны не было.
– Для детей пойдет. Для детей Камбоджи. Знаешь, как там голодают. Без хлеба.
Дядя Жора сидел спокойный, невозмутимый, а Саня с Котофеем, словно молодые кочета, так и кидались на него, так и клевали. А когда у них пыл немного угас, Жора спокойно ответил:
– Чокнутый. Точно. Лучше бы он их в дело произвел. Никаким детям ничего не достанется. Вон у нас на заводе фонд начальника цеха, директора. До хрена оттуда получишь? Вота!
– дядя Жора слепил и показал фигу, страшенную, надо сказать, при его слоновьей ручище.
– И там тоже шайка-лейка. Дележ идет меж своими. Да и не дойдут эти деньги. Их кассир сопрет.
– Какой кассир?
– спросил ошеломленный Саня.
– Какой... Любой. Наш не успеет, так ихний. Сопрут за милую душу, убеждал Жора.
– Сопрут и откажутся. Никакой, мол, шоферюга денег не сдавал.