Рассказы
Шрифт:
– Эй! Эге-гей! Помогите! На помощь!
В голосах не чувствовалось ни отчаяния, ни какой-нибудь особенной слабости, но тревога в них, несомненно, была. У Стокдэйла не имелось при себе оружия, и, прежде чем ринуться в кромешную лесную темь, он выдернул из ближайшей изгороди кол, - так, на всякий случай. Войдя в лес, он крикнул:
– Что случилось? Кто зовет? Где вы?
– Здесь!
– откликнулись голоса, и Стокдэйл пошел туда, откуда они раздавались; пробравшись сквозь кусты ежевики, он очутился подле тех, кого отыскивал.
– Почему вы не выходите на дорогу?
– Мы привязаны к деревьям!
–
– Я несчастный Билл Латимер, акцизный чиновник, - ответил жалобный голос.
– Подите же сюда, перережьте веревки, сделайте милость. Мы уж боялись, что до утра никто сюда и не заглянет.
Стокдэйл проворно освободил пленников, и они принялись разминаться и расправлять затекшие руки и ноги.
– Мерзавцы!
– восклицал Латимер, все более разъяряясь, хотя вначале, когда Стокдэйл только подошел к нему, он вел себя на редкость кротко.
– Это все они, те же самые! Знаю я, они все из Незер-Мойнтона!
– Но показать это под присягой мы все-таки не можем, - отозвался кто-то из акцизников.
– Ведь ни один не подал голоса.
– Что вы собираетесь предпринять?
– спросил Стокдэйл.
– Я бы с охотой вернулся сейчас в Мойнтон и рассчитался с ними, сказал Латимер.
– И мы тоже, - поддакнули его товарищи.
– Будем биться на смерть!
– Да! Да!
– поддержали его остальные.
– Но, - продолжал Латимер несколько менее пылко, когда они выбрались из чащи, - мы ведь не знаем наверняка, что эти плуты с перемазанными рожами были из Мойнтона. И доказать это трудно.
– Что верно, то верно, - согласились его помощники.
– А потому предпринимать мы ничего не будем, - закончил Латимер уже с полным спокойствием.
– По мне, так лучше быть на их месте, чем на нашем. У меня кожа на руках огнем горит от веревок, которыми эти две здоровенные дылды меня связали. И теперь, когда у нас был досуг подумать, я вот как рассудил: служба королю достается нам что-то слишком дорого. Вот уж двое суток, как я и на часок глаз не сомкнул: ну и, стало быть, разойдемся-ка, благословись, по домам.
Остальные трое с радостью приняли этот план действий, поблагодарив Стокдэйла за своевременную помощь, акцизники распрощались с ним на перекрестке и зашагали по дороге в западном направлении, а Стокдэйл повернул к Незер-Мойнтону.
Священник шел и думал, и мысли его были не веселые. Добравшись до дома, он не поднялся к себе наверх, а прошел прямо в маленькую гостиную, где Лиззи обычно проводила вечера вместе со своей матерью. На этот раз она сидела там одна, все еще в капоре и накидке. Подойдя к ней, он остановился и с минуту стоял, словно в каком-то оцепенении, глядя на разделявший их стол. Так как Стокдэйл молчал, Лиззи подняла к нему глаза, и по выражению их видно было, что она предчувствует недоброе.
– Куда они все ушли?
– спросил он каким-то безжизненным голосом.
– Кто?.. Не знаю. Я их с тех пор не видела. Я пошла прямо домой.
– Если вашим соучастникам удастся сбыть эти бочонки, вы, я полагаю, получите большие барыши?
– Одна доля достанется мне, а другая моему двоюродному брату Оулету, еще по доле двум фермерам, а последнюю долю разделят между теми, кто нам помогал.
– И вы все еще не решили, - продолжал он медленно, - отказаться от торговли контрабандой?
Лиззи
– Не просите меня об этом, - сказала она шепотом.
– Вы сами не знаете, чего от меня требуете. Придется объяснить вам, хоть мне и не хотелось бы. На деньги, вырученные от этой торговли, мы с матерью и существуем. Он удивился.
– Это мне в голову не приходило, - сказал он.
– Но на вашем месте я бы лучше нанялся подметать улицы. Что такое деньги по сравнению с чистой совестью?
– Совесть у меня чиста. Матушку свою я знаю с детства, а вот короля никогда и в глаза не видала. Мне дела нет до его налогов, но для меня очень важно, чтобы нам с матерью было на что жить.
– Выходите за меня замуж и обещайте, что перестанете заниматься контрабандой. Я буду содержать вашу матушку.
– Вы очень добры, - сказала Лиззи, видимо тронутая.
– Дайте мне подумать. Я не хотела бы решать сейчас.
Лиззи дала ему ответ только на следующий день. Вечером она вошла к нему в комнату; выражение лица у нее было печальное и строгое.
– Я не могу сделать по-вашему, - горячо сказала она.
– Вы слишком многого от меня требуете. Ведь я всю жизнь этим занимаюсь!
Слова ее и то, как она держалась, показывали, что ей пришлось выдержать борьбу с собой и что решение далось ей нелегко.
Стокдэйл побледнел, но ответил спокойно:
– В таком случае, Лиззи, мы должны расстаться. Я не могу поступать против своих убеждений и обращать мой духовный сан в посмешище. Вы знаете, как я вас люблю; я все готов для вас сделать, но это единственное, чем я не могу поступиться.
– Ну, что вам так дался ваш духовный сан?
– горячо возразила она. Ведь у меня есть собственный просторный дом. Почему бы вам не жениться на мне, и поселиться здесь с нами, и вовсе перестать быть священником? Право же, Ричард, в нашем деле нет ничего позорного, если только посмотреть на него моими глазами. Контрабанду доставляют нам лишь зимой, летом мы этим никогда не занимаемся. И это так красит нашу скучную жизнь в зимнее время, так приятно будоражит, и я до того ко всему этому привыкла, что даже и помыслить не могу, как без этого жить! По ночам, когда воет ветер, вместо того чтобы томиться скукой и до того уж отупеть, что даже и замечать не будешь, воет он или нет, ты все время начеку; ум твой действует, если даже сама ты в бездействии: все думаешь, как-то там твои друзья управляются? Ходишь по комнате взад и вперед, и все смотришь в окно, а потом и сама выйдешь, и ночью идешь, как днем, каждая ведь тропинка тебе известна, и, бывает, что прямо на волоске висишь, того и гляди, попадешься в лапы старому Латимеру и его молодчикам, да только где им, разиням, мы их и не боимся по-настоящему, они только проворства нам прибавляют.
– Он все же напугал вас прошлой ночью, и я советую вам вовремя остановиться, пока не стряслось настоящей беды.
Она покачала головой.
– Нет, пусть все будет по-прежнему. Так уж мне на роду написано. Это у меня в крови, и меня не исправишь. Ах, Ричард, кабы вы знали, до чего мне трудно то, чего вы требуете, и какому тяжкому испытанию вы подвергаете меня, когда заставляете выбирать между привычной жизнью и любовью к вам!
Он стоял, облокотясь о каминную полку и прикрыв глаза рукой.