Рассказы
Шрифт:
С утра на Татьяну нашло. Ежемесячно, с завидной регулярностью, ее настигал суицидный порыв. Она швыряла стулья, принималась рыдать, рвала колготки. В такие дни бедняга-горнолыжник становился меньше ростом, ходил на цыпочках и виновато улыбался.
В недрах женщины происходят процессы, строго говоря, довольно близкие к геологическим. Вулканический бунт овуляции плавит нервы и выливается лавой слез; гормональные сдвиги меняют рельеф; сейсмографы зашкаливает; и, отягощенные внешними перегревами, в урочный час следуют неотвратимые,
Приходит засушливая зима, и ничто больше не тревожит земную кору. А ты и не заметила, как она подступила.
Вчера она посещала гомеопата, задорного карапуза по фамилии Голый.
Он прописал ей грандиозную травяную симфонию из сорока наименований.
“А может, попить гормоны?” – выдвинула Татьяна встречное предложение, хотя ее мнения никто не спрашивал. “Ну, попейте, – согласился покладистый Голый и весело потер лысину. – У вас вырастет борода, исчезнет грудь, и вы будете совершенно здоровым человеком!”
И вот Татьяна вновь плачет, стоя у мойки над разбитой чашкой и наделяя ее символическим смыслом.
– Таня-джан… – робко окликнул Гамлет.
– Ах, оставьте вы все меня в покое, – в таком роде всхлипывает
Татьяна довольно бессмысленно, потому что, кроме них двоих, никого в кухне нет, если не считать Кастальского, который присутствует в виде электромагнитных волн, так как проник в этот момент в хитросплетения телефонных коммуникаций, как и планировал, от Володи, из его технически оборудованной котельной, обеспеченной для жизни просто на удивление.
После визита к Голому Татьяна к тому же видела тягостный сон, будто вся грудь у нее поросла густым курчавым волосом, и при этом она спит с медведем, и этот медведь – ее муж. Во сне она мучительно пыталась завязать спящему медведю галстук, но волосатая грудь мешала, галстук все выскальзывал, от медведя же пахло хлоркой. Проснулась она, конечно, в слезах.
Медведь, в смысле муж Гамлет, поднял трубку.
– Тебя… Подойдешь?
– Нет, конечно, я же тут только судомойка! Так тебя мама учила? У вас ведь женщина – прислуга, а прислуга телефоном не пользуется! А?
Какой у меня регламент, а? Киндер-кирха-кухня? Что? И по телефону уже нельзя поговорить? А мамочка переедет – вообще меня на антресоли сошлете, а?
Перспектива жизни на этой линии огня – между дряхлой, но властной армянской мамой во цвете маразма и любимой русской женой в пленительной фазе возрастных атак – исторгла из медвежьей груди
Гамлета тяжкий вздох. Стараясь не шуметь, он принялся осторожно собирать осколки.
Татьяна поспешно высморкалась, помахала перед глазами ладонью, хотя была, безусловно, незрима для электромагнитных волн, и удалилась,
Минут через десять, посвежевшая, она скользнула в гостиную (так и не сумела отучить Гамлета от омерзительного слова “зала”), поцеловала мужа в макушку (ни намека на лысину) и задумчиво сообщила:
– Пойду пройдусь.
Гамлет, напрягшись перед телевизором, предостерегающе поднял палец.
С экрана обиженный голос с резким акцентом извещал о митингах и демонстрациях в Ереване, звучало какое-то полузнакомое слово
“Карабах”. Что-то феодальное?
На ходу заматывая шарф, Татьяна хлопнула дверью.
Она была взволнована. В это трудно поверить, но Кастальский оказался, как ни нелепо, первым мужчиной, совместно с которым
Татьяна запятнала семейную честь. Притом в командировке, что содержит налет некоторого терпкого китча и освежает подопревшую душу технического интеллигента.
Они молча шли вдоль канала Грибоедова. Кастальский держал Татьяну под руку и глядел прямо перед собой. Боковым зрением он отмечал косые взгляды, которые украдкой, как ей казалось, девушка на него метала.
– Исключительно красивый город, правда? – соорудила, наконец,
Татьяна вопрос на диво. Золотые крылатые львы на горбатом мосту недовольно и презрительно хмурились в пространство: точь-в-точь
Кастальский, черт бы его побрал. Татьяна в смущении перевесилась через перила. По каналу острый ветер гнал поземку.
– Это здесь, что ли, Лиза Германна ждала? – высокомерно усмехнулся
Кастальский: с одной стороны, по адресу дуры-Лизы, а с другой, как бы экстраполируя ее глупое и раболепное поведение на женщин в целом, не исключая и Татьяны. Довольно сложная и обидная интонационная цепочка. – Тоже мерзла, поди. Погреться бы, а?
Быстро, по-деловому зашагали к Невскому. Кастальский решительно тормознул у железнодорожных касс: “Погреемся?” Сели в кресла.
Кастальский взял Татьяну за руку, сжал, набрал воздуху, но промолчал.
– Вам не нужен билет? – спросила вдруг Татьяна с неуместным возбуждением. – У меня тут знакомая работает, может, только смена не ее…
– Нет-нет, – испугался Кастальский. – У меня есть, спасибо.
– На когда? – испугалась Татьяна.
– На… сегодня.
– На “Стрелу”?
Решились – и взглянули друг на друга. “Какой жалкий…” – подумала
Татьяна в точности словами Володи Лескина. “Надо же, мордочка-то совсем воробьиная… – расстроился Женя. – До чего ж они все похожи на этом болоте! И носик-то красный, да и мокрый, небось. Надо же.”
– Ну, пошли тогда? – Таня высвободила руку – тихо вывинтила из окоченелой хватки Кастальского.
Встреча, безусловно, заходила в тупик. Ноль физиологических реакций, да и негде.
– Может, в кино сходим? – докатился Кастальский. Но тут Татьяна по-детски, снизу заглянула ему в лицо – совсем как дочка Даша, и