Рассказы
Шрифт:
Как оно происходило.
Представьте: объект, ночная смена, самая полночь, – у меня страсть к романтике. Вы сидите в своем белом халате, близко наклонившись к экрану. Вы очень близко наклоняетесь. Лицо – освещено экраном. Звонит черный телефон, он от вас справа. Вы поднимаете трубку.
– Срочно спуститесь в бункер А-16, приказ офицера Свиридова.
Вы человек исполнительный, тут же подымаетесь и идете.
Что такое бункер А-16? Глубокий каменный подвал. Свет ослепительный. Вы входите как будто прямо
Пистолет наведен прямо на вас, вы только его и видите. Дверь за вашей спиной закрывается наглухо.
– Я вас не убью, – говорю я, – если вы исполните несколько нехитрых действий. Первое. Подойдите ко мне ближе.
Вы подходите.
– Прямо к столу.
Подходите.
– Опустите глаза.
Опускаете.
– Видите пистолет? Возьмите его. Осторожно, он заряжен.
Отступите на несколько шагов. Наведите. Так. Чуть влево.
Спокойнее. Стреляйте. Если вы не нажмете курок, я вас убью. На счет три. Раз-два.
Вы понимаете, что я выстрелю. Это не блеф. Нажмете вы на курок?
Думаю, да.
И вот, предположим, утром вас находят. Вы ничего не можете доказать. Смертная казнь, решит суд. Ночь с трупом и смертная казнь. Ничего, да? Мне понравилось.
Он поднял стакан с выдохшимся шампанским.
– Так что Новый год встречают два покойника.
– В общем, мне тоже понравилось. Занятно. Но хотелось бы чуть больше подробностей.
– Почему вы не сможете ничего доказать?
– За что такое наказание. Чем я перед вами виноват?
– У вас голова не кружится? У меня всегда от шампанского… Я попробую. Только с чего начать? Я люблю, когда начинают издалека. Знаете, такой долгий путь к центру, к сути, построение лабиринта, в котором хочется заблудиться навсегда.
Ветер сметал снег с крыши. Да, тогда тоже была зима. Я читал письмо из дома.
"Сынок, я подружилась с женщиной на рынке…"
Мать торговала по осени грибами. Я помню рыжие лисички на дощатом прилавке. Дождь стучит по навесу, пахнет хвойным лесом.
Леса у нас другие, чем здесь, здесь глухомань, а у нас лес прозрачный. Мы в нем странно заблудились однажды. Лет десять мне было, когда я уговорил мать взять меня на весь день в лес.
Встали затемно. Мать проверила, надел ли я шерстяные носки и майку под свитер. Вскипятила чайник на газовой плите в чулане, сварила два яйца всмятку. Мы позавтракали, поглядывая на часы с большим светлым циферблатом. В то время я уже сам умел их разбирать и чинить. Вышли мы в пять утра. Было тепло и влажно.
Темно, но видны прозрачные облака в небе.
До леса мы ехали в рабочем поезде. Такие поезда еще до войны ходили по нашим дорогам, вся страна в них качалась, солдаты, беженцы, мужчины и женщины, дети и старики, живые и мертвые.
Поезд останавливался часто, у каждой
Должно быть, рай действительно где-то там.
И вот мы, два маленьких человека, оказались под сенью неподвижного леса. Мать любила осенний лес, грибные запахи. В лесу она всегда улыбалась и не замечала своей улыбки.
Через час она увидела, что я потерял кепку и что в волосах у меня хвоинки и желтые семена трав. Она сказала:
– Эх ты, горюшко.
В лесу она никогда не злилась.
Не знаю почему, но я грибов не видел. Я просто шел за ней с корзиной, в которую она складывала светлые, в росе, лисички.
Может быть, там были и другие грибы, но я помню только лисички.
Корзина наполнялась, я чувствовал ее тяжесть.
Мы вышли на полянку. Был уже совсем светлый день. Мы устроили костерок у старого пня. Выпили воды из фляжек, съели по ломтю серого хлеба. Во всем был привкус леса.
– Часа через два повернем к станции, – сказала мать, – корзину теперь я понесу, а ты – рюкзачок.
Не помню, как я отстал от матери. Кажется, засмотрелся на бабочку, сложившую крылья. Я все ждал, что она их расправит и взлетит, но бабочка, видимо, уснула. Шишка упала с сосны, я очнулся. Матери не было. Я крикнул. Ничего в ответ.
Я знал, что лес наш прозрачный, небольшой, что, куда ни пойдешь, выйдешь к людям, к деревне, к железной дороге или проселочной.
– Не страшно, – сказал я сам себе. Хотя было так страшно, будто я один из людей остался на земле.
Я знал, что без компаса в лесу невозможно идти прямо, что человек делает большой круг, когда идет по лесу, но надеялся, что большой круг меня выведет.
Через сто шагов я останавливался, кричал "а-у!" и прислушивался.
Шорох каждой капли был мне слышен. Сумерки поднимались от земли, как туман или вода, в которой я боялся задохнуться. Иногда мне казалось, что я слышу железную дорогу. Я бежал к ней и переставал слышать. Потом мне казалось, я слышу скрип ведер на коромысле, я бежал, но снова в тишину.
Когда сумерки затопили весь лес, я вышел к железной дороге. Я пошел вдоль насыпи, не зная куда, к Москве или к Уральским горам…
Ветер сметал снег с крыши…
– А лес?
– Отпустил меня лес, я же сказал. Правда, мне до сих пор кажется, что вышел я не туда.
Ветер сметал снег с крыши. Я читал письмо из дома.
"… Сынок, я подружилась с женщиной на рынке. В этом городе у нее живет мать. Непременно разыщи. Она старенькая, одинокая, ты ей поможешь что-нибудь – забор поправишь, дров наколешь. Она тебя покормит, пуговицу пришьет, тяжело тебе в армии без дома…"