Рассказы
Шрифт:
Степанович спросил:
– Вы в Чите давно были?
– В прошлом году.
Алексей Степанович молчал.
– Спите? – спросил журналист.
– Нет.
Поезд шел ровно.
– Город как город, – сказал журналист. – Сопки. Вы где там жили?
– В центре. Напротив танка.
– Танк стоит.
Алексей Степанович молчал, и журналист закрыл глаза. Алексей
Степанович долго не мог уснуть.
Прибыли к вечеру.
В Москве все черно в этот час, а здесь светло от чистого снега.
И прожектора на вышках горели ярко. Поезд встал
Журналист искал очки. Они лежали на верхней полке под светильником.
– Ну что ж, – сказал журналист, спрятал очки и взял сумку.
Алексей Степанович посторонился.
– Не ждите меня.
– Что такое?
– Я позже.
– Ну что ж, – журналист поглядел на Алексея Степановича и вышел из купе. Обернулся:
– До свиданья.
– До свиданья.
Полная тишина воцарилась в вагоне. Тогда Алексей Степанович взял свои сумки (апельсины все были съедены).
Он прошел пустым коридором по узкой дорожке. В отворенные двери шел морозный воздух и звуки: невнятный голос диспетчера, гудок машины, дальний ход поезда, женский смех. Алексей Степанович спустился по железным ступеням, прыгнул, поскользнулся на льду, упал.
Он очнулся в воздухе. Заплакал. Его поставили на обледеневший асфальт.
Мужчина в железнодорожной форме сел перед ним на корточки, заглянул в глаза.
– Ну ничего, подумаешь, до свадьбы заживет. Покажи-ка лоб.
Его прикосновение было горячим.
– Где ты живешь? Где твои родители?
Мокрое от слез лицо жгло на морозе.
– Проводить тебя до дому?
– Нет. – Он вытер нос рукавицей.
– Ты уверен?
– Я рядом живу. Я здесь всегда гуляю.
Будто во тьме самой глубокой памяти вспыхнул свет, и разом выступил весь этот город, и каменная мрачная гостиница, и вкус сладкого печенья в ее буфете, и молочный магазин на углу, и стеклянные бутылки в проволочных ящиках, и лицо продавщицы за витриной, и этот сквер, и весь в серебряном инее танк на огромном, как скала, постаменте, и тополь у ворот, и этот дом, и этот узкий, как колодец, подъезд с жаркими чугунными батареями под замерзшими окнами.
Дверь. Звонок. "Мама!"
Уже пришли первые гости. Мать поставила на стол лимонный пирог.
Отец курил на балконе с Федором Николаевичем. Их длинные шинели висели в прихожей. У окна под самый потолок стояла елка. Алеша еще не знал, что это не елка, а молодая сосна. На макушке горела звезда, горели цветные лампочки, сверкала серебряная мишура, стеклянные шары, грецкие орехи в золотой фольге…
– Утром под елкой будут подарки, Дед Мороз приходит ночью, когда дети спят. – Мать уводила его в спальню… Он не хотел уходить ото всех, капризничал.
Постель уже была разобрана. Мать уложила его, поцеловала. От нее пахло вином. Вышла, прикрыла дверь. Стало темно и тихо.
Алексей Степанович был сам собой и этим мальчиком одновременно, но мальчик не знал о его существовании. Мальчик должен прожить тридцать лет, чтобы узнать.
Тридцать лет, – думал Алексей
Детектив
Дни неотличимы один от другого,
Прошлое – ошибка памяти.
Вы знаете, как трудно бывает объяснить доктору свое физическое самочувствие. Слова путают даже тебя самого и рождают совсем другое ощущение. Как же можно объяснить – передать – более тонкие вещи, эмоции, мысли? Проблема эта давно волнует людей, они пытаются ее разрешить, отлично сознавая неразрешимость. Я в их числе.
Первое, что мне хочется, это сразу начать с объяснений: как я себя чувствую, да где у меня болит, хотя уже по оыту знаю, что это худший способ. Начать лучше всего с чего-нибудь другого, с описания природы, к примеру, или интересного типа в электричке.
И тогда, когда ты делаешь вид, что тебя вовсе не интересует собственное самочувствие, оно вдруг сказывается и находит выражение во всем, и в описании природы тоже. Таков закон этого странного мира. Но соблазн велик, и я начну все-таки с объяснений, авось не испорчу, в конце концов, никто не знает законов этого мира до последней точки.
Итак, самое главное, постоянное, хотя я и не всегда его помню, ощущение – я участвую в спектакле. Я знаю древность сопоставления жизни и театра, но мне все же кажется, мое ощущение имеет оттенок, еще никем не высказанный. Во-первых, я чувствую себя не актером, а человеком, которого по ошибке затащили на сцену. Во-вторых, мне все время хочется вспомнить, кто же я на самом деле. Если бы я чувствовал себя актером, я бы отдавался игре весь. Настоящий актер не помнит домашних дел; я тоже не помню, но силюсь вспомнить.
Мое ощущение жизни определяет мою жизнь.
Предисловие, кажется, затянулось, и пора приступить к описанию природы.
Место, куда отправили меня работать по окончании института, давно, в 1986 го-ду – в прошлом веке! – место это было довольно близко от Москвы, а в то же время в кошмарной дали, как в пропасти. Уж очень долго добираться.
Было тихое зимнее утро. Метро только что открылось, и я ехал к первой электричке на Киевский. По утрам у меня бывает самое бодрое и ясное состояние, даже зрение лучше по утрам. Я чувствую в себе силу и почти всегда не умею эту силу израсходовать, она сама идет на убыль к обеду. Часам к трем пополудни у меня обычно скверное расположение духа.
В те времена подземный мир был однообразен и чист, никакой рекламы, никаких нищих. Вежливые милиционеры отвечали на все вопросы. И на вокзале была чистота, все выскоблено. Я спустился по лесенке и купил билет. В тот год и в тот час возле Киевского было пусто и просторно.
Утро, собственно, еще не начиналось, еще стояла зимняя ночь, лунная и морозная. Одет я был не по погоде, и, слава Богу, в электричке оказалось тепло. Я выбрал совсем пустой, безлюдный вагон, уселся прямо над горячей печкой, вынул книжку, вытянул ноги, и скоро поезд тронулся и понес меня, укачивая, как младенца.