Рассказы

Яблочков Георгий Алексеевич

Макар отпряг и поставил лошадь, и не успели оглянуться, как подбежал к ним маленький мальчик и важно проговорил:

— Дедушка Аввакум к себе вас кличет.

У всех так и заколотилось в груди. Обогнули мельницу, вошли в большую пристройку с другой стороны, поднялись из сеней по лесенке наверх и очутились в светёлке, окна которой выходила на мельничный пруд. Там были две лавки, маленький стол, полки по стенам, и везде — на полках, на гвоздях, на верёвках, протянутых от стены к стене, — висели и лежали мешочки и пучки трав, стояли банки и бутылки с настоями. Мельник был известный знахарь, и

к нему сходилось со всей окрути много больных.

Едва успели сесть, как растворилась другая дверь, и в светёлке появился Аввакум. Это был старик лет 65, маленький, неприветливый на вид. Чёрная с проседью борода росла у него от самых глаз, опускаясь до половины груди, и из-под мохнатых бровей зорко смотрели колючие глаза. Он был одет в кафтан, на голове была мохнатая шапка, на ногах сапоги. Правая нога у него срослась в колене, и оттого он подпрыгивал на ходу.

— Здравствуй, Макар! Здравствуй, Алексей! — быстро заговорил он, боком, как галка, подскакивая к ним и, взглянув на Варвару, прибавил: — Здравствуй и ты. Приехали? Ну, и хорошо. Ступайте пока в избу. Когда нужно, скличу. А я пока помолюсь.

Часа через три Макар, Алексей и Варвара снова сидели в этой же горенке наверху. Стояла полутьма, на столе колыхался огонёк восковой свечи, и развешенные по стенам пучки трав, казалось, шевелились от ходивших по ним теней.

За дверью, в соседней горнице, куда не входил никто, был мельник. Он двигался там, громко читал, пел, иногда что-то кричал. Работала мельница, деревянные стены тряслись, стоял ровный гул. Уже два раза отворялась дверь, и из закрытой горницы выскакивал мельник. Как галка, скакал по светёлке, размахивая кадильницей, кадил, потом снова пел, читал и кричал.

Прижимаясь к Макару, Варвара сидела ни жива ни мертва. Лесник Алексей дрожал, как осиновый лист, и Макару казалось, что он видит всё это во сне. Чёрная ночь давно уже смотрела в окно, жидкая постройка вздрагивала и тряслась, точно грозная сила ураганом налетала на неё со стороны. Снова отворилась дверь, выскочил мельник и, выкликая слова, завертелся волчком. Оторвавшись, порхнуло лёгкое пламя свечи. Варвара дико крикнула в темноте. Когда, Макар дрожащими руками зажёг огонь, дверь была уже заперта.

Казалось, долгое время стояла полная тишина, только внизу с гулом вертелось колесо. Потом мельник появился в дверях. В руке у него была палка, за плечами котомка, кафтан подпоясан кожаным ремнём.

— Айда! — крикнул он на ходу, быстро побежал по лестнице и в сенях отворил дверь. Сухая женщина с длинным лицом подошла к Варваре и ласково сказала:

— Пойдём-ка, касатка, ко мне!

Страшно ясно Варвара поняла, что всему пришёл конец.

— Макарушка! — крикнула она в смертельной тоске; она чувствовала, что видит Макара в последний раз.

— Полно, полно, касатка! — ласково уговаривала женщина и мягко вела её к себе. Теплилась лампадка в просторной горнице пред тёмным киотом в углу… — Полно, полно, — уговаривала женщина и обнимала Варвару рукой. — Не бойся, не кручинься, не горюй! Дедушка Аввакум не такой человек, чтобы зря что-нибудь начинать. Уж каких-каких он только ни делал делов! Великого ума человек. Не плачь, не кручинься, не горюй! Завтра всё будет хорошо. Увидишь муженька своего, порадуешься

вместе счастью-удаче. Не плачь! А расскажи-ка мне лучше пока, какое у тебя горе, отчего ты такая худая, да бледная, да печальная.

— Тётенька! — зарыдала Варвара, падая ей головой на колени. — Тётенька! Болезная я! Несчастная! Никого у меня на свете нету! Он один.

XVII

Мрачен был лес в эту тёмную, безлунную ночь. Чёрной стеной стояли деревья и угрюмо следили за тремя людьми, под спешными шагами которых хрустели сучки.

Впереди быстро двигался мельник. Макар с Алексеем едва поспевали за ним. Они смутно видели в темноте, как он раскачивался и ковылял левым боком вперёд, часто ступая левой ногой. Не говорили ни слова. Дошли до еловой рамени. Когда по знакомой тропинке осторожно, обходя груды хвороста и колоды, стали пробираться вперёд, что-то огромное с треском и гулом вырвалось сбоку из темноты, так что Макар с Алексеем в ужасе шарахнулись назад.

— Сыч! — крикнул мельник, без остановки спеша вперёд. Прошли ещё версты полторы, поднялись на сосновую гривку, завернули вправо и обомлели опять: голубое зарево, колыхаясь, стлалось над землёй, освещая мохнатые колоды, узловатые корневища и низы стволов.

— Гнилушки светятся, — проговорил опять мельник и, закурившись голубым отблеском, пропал в темноте.

Потянуло холодом. Было близко озеро. Скоро вышли на полянку, где рос молодняк. Мельник остановился.

Сбросили с плеч пестера, лопаты и топоры. Присели. Привыкшие к темноте глаза различали то место, где хотели переночевать весной. Мельник оглядывался кругом и бормотал про себя.

— Сейчас приду, — сказал, он и исчез, точно нырнул в темноту. Макар с Алексеем остались одни. Их била мелкая дрожь.

— Что делать-то станем? Копать, что ли? — шёпотом спросил Алексей, но Макар тоже не знал. Мельник не объяснил ничего. Велел только взять лопаты и топоры и идти. И всё время держал себя так, что его нельзя было ни о чем спросить. Да и не надо было ничего знать. Здесь ночью, в лесу, мельник разросся в громадную фигуру, и, когда неожиданно вынырнул из темноты, сразу стало легко и хорошо.

— Айда! — коротко приказал мельник и, бормоча про себя, повёл их вперёд. — Тут, — сказал он, когда подошли к тому месту, где разрывали весной погреб, и сейчас же скороговоркой продолжал: — Рыли вы тут. Растревожили клад. Ушёл, может, в землю или совсем в другое место. Надо ждать, когда проявится сам. А когда проявится — неизвестно, — может, сегодня, может, завтра, может, через месяц, а может, через год. А проявиться должен, потому есть в нём две силы: добрая сила и злая. Что на церкву да нищим — это хорошо. Он сам хочет в мир пойти. А злая сила — что разбойничий клад — на грабеже да на душегубстве. Оттого и прячется. Бояться не надо. Вот поставлю я вас и встану сам. Обведу чертой — через эту черту сила злая не проскочит, волоса с головы не тронет, только стой, не беги. А побежишь, будет плохо. А пужать может сильно. Слушал я землю — ворчит в земле, поднимается сила злая. Будет пужать. Но стой, не беги, что увидишь, примечай. И что бы ни увидел, голосу не давай, не кричи. Пуще всего голоса человеческого не любит. Становись.