Рассказы
Шрифт:
Ему собирались предъявить обвинение во взломе автомобиля, но он отделался «мелким правонарушением». Глэдис сказала судье, что утром в это воскресенье у них свадьба. До вечера субботы Руди ни разу не поскользнулся.
Это случилось в универмаге Голда, в присутствии толпы.
Еще в юные годы, когда носил короткие штанишки, Соботник приворовывал в галереях Голда. Он знал, что единственное оружие во всем универмаге — допотопный револьвер — принадлежит старому лифтеру грузового лифта. Этот лифтер, старше самого Голда, только и делает, что дремлет, привалившись к двери лифта. У него тут что-то вроде пенсии.
Соботник
Но когда он выбрался из питейного заведения и увидел, что в «Голде» уже зажглись огни, а длинная улица погружается в сумерки, то мигом протрезвел и быстро вернулся в бар, не успев даже понять, что именно его напугало: огни или темнота. Он снова хорошенько надрался, в кредит, за счет Глэдис. Был уже девятый час вечера, когда кредит иссяк и он смутно понял, что слишком долго обдумывает свою идею. Сейчас он должен ее воплотить, пьяный или трезвый. Соботник никогда столько не выпивал, но никогда не чувствовал себя таким трезвым.
— Она у меня узнает, и все остальные тоже! — пообещал он себе.
И ринулся в магазин, уже не обращая внимания на яркие огни.
Он шел по центральному проходу мимо чулочной галантереи и отдела скобяных товаров к грузовому лифту, где бездельничал местный охранник. Соботник с силой ткнул его пальцем в поясницу.
— В лифт, легавый! — он отнял у старика револьвер, впихнул его в лифт и гаркнул:
— В подвал! Быстро!
Очки у него запотели, но он слышал, как хлопнула дверь лифта и заскрипели тросы, унося кабину вниз. Десятка полтора покупателей плавно, как в замедленной съемке, обернулись в его сторону. Какой-то комок между зубами мешал ему дышать — он сообразил, что это носовой платок, но не помнил, когда его туда засунул. Соботник увидел себя со стороны: тщедушный очкарик с землистым цветом лица, в зеленом галстуке, с грязным носовым платком в зубах, размахивает здоровенным револьвером; он выплюнул платок и услышал собственный голос, разнесшийся по торговым галереям. Подобно бесконечному эху, подхваченному лопастями потолочных вентиляторов.
— Лицом к стене-е-е! Все-е!
Он видел, как они поворачиваются к стене, по одному, по двое, среди них — старик Голд со стиральной доской под мышкой и верзила-швейцар с мотком бельевой веревки в руке. Все они медленно поворачивались к стене. Он видел скукоженное лицо кассирши, белое, похожее на срез яблока, с угольной линией бровей и красным ртом. Это лицо, похожее на срез яблока, медленно скрывалось из виду, сползало вниз, как лифт; он услышал удар об пол и понял, что у нее обморок.
Перегнувшись через прилавок, он рывком открыл ящик кассы и увидел специально для него сложенные стопки банкнот. Десятки, двадцатки, пятерки и долларовые бумажки шершавились под его холодными потными руками, а в крайнем отделении сияли монеты по десять, двадцать пять и пятьдесят центов. Он перегнулся еще сильнее, так, что начал терять равновесие, и выпивка подступила к горлу. Он что-то бормотал и, одурев от жадности, нависал
Проделав несколько нелепых пируэтов, за которыми наблюдали шестьдесят пар глаз, настиг монету возле вешалки с демисезонными пальто. Быстро отправил ее в карман, сдернул с вешалки самое яркое пальто и стал напяливать его, путаясь в рукавах, но в этот момент над прилавком с косметикой возник нос Голда. Вооруженный стальной стиральной доской, старик вынырнул в метре за спиной Соботника, огрел его этой доской по затылку и по инерции сам повалился на прилавок. Соботник рухнул, как подкошенный, револьвер с грохотом полетел по проходу.
После этого добрая половина покупателей, отпихивая друг друга, пытались оседлать Соботника, пока старик Голд вязал его бельевой веревкой. Впопыхах и от волнения Голд примотал к нему и себя. В какой-то момент Руди вяло приподнял голову и тут же снова получил по ней стиральной доской. Старик никак не мог освободиться от пут.
Возле магазина собралась вся округа. Когда полицейские грузили в фургон Руди заодно с примотанным к нему Голдом, толпа ликовала, но только Глэдис узнала Соботника — по ботинкам, за которые сама заплатила. От Руди, обмотанного несколькими метрами бельевой веревки, остался только кончик носа — он торчал, словно из гигантского улья.
В участке полицейским понадобилось десять минут, чтобы отвязать Соботника от старика Голда, и еще десять, чтобы привести его в чувство. Когда он, наконец, очнулся и сел, мокрый от вылитой на него ледяной воды, то первое, что увидел, была Глэдис. Его очки сгинули в свалке, и он близоруко щурился, как будто с нетерпением ждал от нее объяснений.
На самом деле это полицейские ждали объяснений от него, но ожидания полицейских его нимало не волновали. Он их игнорировал.
— Пусть скажет, зачем все это устроил? — наседали на Глэдис озадаченные служители порядка.
— С чего ты решил, что сумеешь унести ноги после такого дурацкого номера? — спросила она, ласково обняв его за хилые плечи.
— Детка, ничего я не собирался уносить, — ответил он. — Я пошел подобрать себе пальто на свадьбу, потому что хотел тебе понравиться. А револьвер прихватил для защиты, вот и все. Но пока я примерял пальто, они вдруг решили, что не дадут мне за него заплатить! Я хотел заплатить — так не дали! Ты ведь не хуже меня знаешь, даром я ничего не беру.
Полицейские посмотрели на Глэдис, Глэдис посмотрела на полицейских. Потом вздохнула.
— Вместо священника нам понадобится адвокат, — сказала она. — Похоже, наш медовый месяц пройдет в исправительном доме.
— Я буду защищаться сам, — заявил Руди. — Я знаю свои права. Я сошлюсь на неписаный закон. Это была самозащита. Меня обвиняют в том, за что я уже сидел, я подам в суд за незаконный арест.
Мысль о незаконном аресте явно не давала ему покоя.
— Если ты сейчас же не закроешь рот, это я на тебя в суд подам, — предупредила она, наконец-то обозлившись. — Ты признаешь себя виновным, чтобы смягчить приговор, и отсидишь срок до последнего дня. А когда выйдешь, тебя отдадут мне на поруки с пожизненным испытательным сроком. И с этого дня врать ты будешь только дома, а вне дома будешь работать.