Расследование мотива
Шрифт:
— Близкие…
Лицо начало медленно, как снег подступавшей водой, наливаться краской. Казалось, тонкая кожа не выдержит этого жаркого прилива.
Вдруг она вскинула голову, окончательно покраснела до бурости и прищурила свои лазуритовые глаза:
— Да, близкие! Я признаюсь в этом, но только не тяните душу из Ватунского! Вы никому не верите! Ни ему, ни мне!
— Вообще-то я… — начал было Рябинин, но она упала на стол и зарыдала по-бабьи, так зарыдала, что у него побежали по спине игольчатые мурашки. Он вскочил и
У женских слёз, как и у смеха, десятки оттенков. Плачут откровенно для выгоды, чтобы разжалобить и смягчить вину. Бывают слёзы так, на всякий случай, дешёвые, как бижутерия. Есть слёзы киношные, банальные — знают, что в таких случаях плачут на экране. От радости плачут тёплыми редкими слезинками. Кокетливые есть слёзы, когда приложат платочек — то ли слезу ждут, то ли нос вытирают…
И с горя есть слёзы, холодные и мокрые, как оплавленный лёд.
Таких слёз Рябинин боялся больше удара в лицо. Лучше бы она в него швырнула пепельницу. Кое-как он заставил её выпить глоток воды, и она начала медленно успокаиваться, запоздало всхлипывая. Завитки на висках намокли, повисли, как у первоклассницы. Лицо побледнело, словно она смыла прилившую краску слезами…
Сначала Рябинину показалось, что в кабинет скользнул солнечный луч, прорвав осенний туман: всё побелело, посветлело, как на опушке. Рябинин смотрел на свидетельницу сквозь повлажневшие стёкла, и её всхлипы, и её беспомощная женственность, которая теперь исчезает в женщинах, как кислород в городах, и неожиданный свет в кабинете, и ещё что-то неизвестное, попавшее в его грудь — всё это щемящим комком вдруг сжалось у него внутри и захотелось встать, склониться и поцеловать ей руку. Рябинин даже легонько отпрянул от стола, поражённый возникшим желанием. Что это — сентиментальность, или психопатия, или всего помаленьку?
— Спрашивайте, — всхлипнула она в последний раз.
— Расскажите по порядку. — Рябинин вытер матовость с очков.
— Я рассказала.
— И всё?
— О чём же ещё?
— Поподробнее, — попросил Рябинин и подумал, что она и верно всё рассказала. Остались детали, а может, даже их не осталось.
— Познакомились давно, много лет назад, — начала она, переводя дыхание после каждого слова. — Что говорить? Встречались тайно… Скрывали… Это нам удавалось. Жену он не любил, даже ненавидел. Он любит меня.
Новикова, пожалуй, впервые посмотрела на Рябинина внимательно — поймёт ли он о любви, не из тех ли он следователей, которым лишь бы записать в протокол.
— Ватунская знала о вашем существовании?
— Узнала года два назад. Вообще жизни не стало. Особенно для него. Скандалы. После них он чернел.
— Что вы знаете о её смерти со слов Ватунского?
— До этого дня она только знала обо мне. Ни фамилии, ни имени. А в тот день где-то добыла мой адрес. Хотела идти ко мне… В райком. Он и не выдержал — ударил. Дальше вы знаете.
Дальше
— У вас какая семья?
— Я и ребёнок.
— Ребёнок… чей?
— Его. — И она опять покрылась рубиновой краской.
Пожалуй, стоит позавидовать мужчине, которого любит женщина с милой способностью краснеть.
— Что говорить? Любим мы друг друга — вот и весь сказ.
Она считала, что любовь объясняет всё. Рябинин тоже так считал, ему оставалось только увязать любовь с уголовным кодексом.
— Скажите, — задумчиво спросил следователь, — почему же Ватунский, умный, сильный, влиятельный человек, не развёлся с женой?
И Рябинин сразу увидел, что куда-то попал, что-то задел. Новикова даже отвернулась от него.
— Мы и так часто виделись.
— Это не ответ.
— Не хотели создавать семью.
— А это неправда. Вы же не умеете врать.
— Нет, умею! — вспыхнула она и повернулась к нему лицом.
Рябинин рассмеялся — так это получилось у неё непосредственно. Новикова вдруг тоже улыбнулась.
— Вы же знаете, что это зависит от мужчины.
— Вот теперь ясно.
Рябинин отстучал протокол. Новикова подписала и спросила:
— Вы-то верите, что он не хотел убивать?
— Конечно верю, что не хотел. Убивают ножом, топором, из пистолета, а умышленно так не убивают.
Она уже встала и хотела уходить, но всё ещё переминалась у двери. Рябинин знал, что многие свидетели так же неохотно уходят, как и неохотно являются по вызову. Уж если пришёл, то хочется поговорить с этим загадочным следователем, который в детективах так ловко разделывался с человеческой психикой. Новикову сейчас наверняка интересовал не следователь, а судьба Ватунского.
— А вы мне всё рассказали? — вдруг спросил Рябинин.
— Всё! — она гордо вскинула голову, но в её синих глазах застыла напряжённость.
И тут же вышла, буркнув «до свидания». Гордая женщина, но любовь и должна быть гордой. У Рябинина осталось такое же чувство, как от допроса Ватунского, — верил ей, хотел ей верить, но она чего-то недоговаривала.
16
На второй день прокурор вызвал Рябинина сразу: он ещё и гирю не успел выжать, только пришёл.
Семён Семёнович Гаранин сидел за столом, подперев рукой лобастую голову, как старушка в окне. В углу с какой-то бумажкой приткнулся Юрков.
— Ну, Сергей Георгиевич, дело Ватунского заканчиваете? Что там у вас вырисовывается?
Прокурор был в хорошем настроении, это выражалось в крайнем добродушии. Только непонятно, зачем без дела сидел Юрков, теребя лист бумаги.
— В принципе всё сделано, — ответил Рябинин. — У Ватунского была другая женщина. Из-за неё он поссорился с женой, ударил и убил — неосторожное убийство.