Rassolniki
Шрифт:
Сан Саныч так разошёлся, что для того, чтобы остановиться – ему понадобилось две рюмки водки, выпитые подряд.
– Удивительно от вас это слышать! – сказал Александр, когда вторая рюмка вернулась на белую скатерть.
– А я чего? Я такой же старый советский хер. Мы с бабкой на эту систему в нашем НИИ по сорок лет пропахали, по сорок, Саша. И что? На квартиры заработали, да? Но не в этом же смысл жизни? Ты молодой, тебе не понять. Мы пахали ради страны! Чтобы к раю прийти, к коммунизму. А в итоге – в аду оказались, в полной жопе. Кто в этом виноват? Сами мы виноваты. Воспитание наше виновато. Гены наши. Это ж когда интеллигенция советская начала зарождаться? Это же после войны только. А до этого кто был?
– Успокойся, старый, нуты чего? – пыталась перебить мужа Алевтина Петровна, но всё безуспешно. Тот только успел во время паузы налить очередную рюмку и быстро опрокинуть её в себя.
– А другие что в это время делали, спросишь ты? Другие пахали, мало кто верил на самом деле во весь этот коммунизм, но больше верить не во что было, Бога-то не было. Вот и пахали все по восемнадцать часов на заводах да в полях. Их же ещё и расстреливали. По плану так надо было, чтобы вера крепче становилась. Страх – он ведь укрепляет веру. И пахали, значит, не роптали, да и кому роптать? Мозгов-то ни у кого не было, откуда у крестьян или у пролетариата мозгам взяться? Вот и получилось, что те, кто успел наверх проскочить, стукануть на кого-нибудь вовремя или подлизаться – тот пролез. Кто не успел – остался. Но все они, вся эта масса была одинаковая, тупая, бестолковая, запуганная масса.
– Ну, скажешь тоже! А родители наши? Царство им небесное, вон нам всего сколько дали!
– А вот такие, как наши, из умных, из интеллигентов, они хоть сами голоса не подавали, но нам, детям, рассказывали, учили, пробивали дорогу. У меня батя вовремя смекнул – куда, как и через кого можно меня пристроить. Сначала в цех танковый, а потом в институт рекомендацию мне выписали. В Москве учился, батя же и помог поступить, не в смысле взятку дал, а своими знаниями помог. Потому что того, что в школе давали, хватало только чтобы станком управлять, да в своём районе не заблудиться. А ты думал, сынок. Так и зарождалась эта советская интеллигенция. У кого родители не обделенные умом были – те детям помогли. А кто нас в институтах-то учил?! Вот это была школа! Те, кто ещё при царе учили – умнейшие люди, они хоть и были красными, но дело свое хорошо делали, потому что по-другому не умели. Сейчас уже нет таких профессоров!
Уже вторая бутылка водки за короткую, но пламенную речь, подходила к концу. Беленькой больше не было. Немного поразмыслив, Сан Саныч решил заканчивать и с лекцией.
– Короче, Саша, я много говорить могу, но я что хочу сказать – я из интеллигентов буду, тех, которых в СССР ненавидели, хотя за счёт нас – учёных, музыкантов, писателей – выезжали везде, нами хвастались перед Западом. Я хоть и совок, но я всё понимаю, поэтому так тебе и говорю, имею право. Я все понимаю, как и все из наших, прошедших унижения и тюрьмы, но отдавших себя стране! И все мои друзья, все видят, что со страной делается и почему так делается. Я тебе говорю, Саша, никогда эти красные начальники не уступят вам, молодым, они вцепились в своё как мухи в говно, суки, и не слетят с кучи, пока не сдохнут. А им ведь и правда терять нечего уже, они так и так в говне сдохнут. Или их в этом говне прихлопнут! Все, Саша, я молчу, – Сан Саныч хитро улыбнулся, будто только что открыл государственную тайну, но на этом, конечно, не остановился. Трудно остановить стариков, когда задеваешь их за живое.
– Так это я к чему? К тому, что RASSOLNIKI эти, про которых ты пишешь, по-своему молодцы, но пока только сами в говне мажутся, хотя шпану – эту пацанву
Шило совсем не ожидал, что русло столько высокой (ему, впрочем, непонятной) беседы вдруг так резко повернет в сторону дворовых пацанов. Он, бедняга, даже икнул от такого интеллектуального скачка.
– Попей морсика, Стас, – заботливо предложила ему Алевтина Петровна. И тут же с упреками обрушилась на мужа, – что ты, старый, наговорил глупостей, молодым это вот надо слушать? Интеллигент сраный, эх ты, давно ли стал так себя называть, интеллигент, ещё лет десять назад не ты ли орал, что я не интеллигент, а советский учёный!? Не тебе судить своих же. Грех это. Мы своё дело сделали, мы, по крайней мере, вон какие танки, какие пушки придумывали с тобой, всё полезное дело! А до остальных – это не наше. Нас всех рассудят, и без нас рассудят. Ты не переживай даже.
Алевтина Петровна так кротко и так трогательно это говорила своим тихим и, кстати, тоже красивым голосом, что Александру захотелось расплакаться. Или хотя бы перекрестить её. Господи, что за женщины эти русские? Всё всем простят! Даже Дьявола к черту не пошлют и чёрта к дьяволу запретят другим посылать! Есть в этом что-то настоящее, русское, непонятное никому другому… Да и самим русским понятное лишь на метафизическом уровне. Но ведь именно на этом уровне душа и Бог. Русская женщина, вообще, наверное, ближе всего к богу. Думая о женщине и Боге, Саша глазами поискал в комнате иконы. Не было икон.
Но разве это доказывало обратное, противоречило Сашиной теории? В СССР и церквей то не было, а когда пленные немцы шли по улицам, русские женщины плакали и подносили им хлеб и варённую картошку.
Весь остальной вечер Александр молчал. И даже тост за здравие Сан Саныча не поднял. Всё думал о чём-то высоком, наверное, болезнь опять возвращалась, или это разговор со стариками Кати так подействовал на Рублева? Он даже про Шило забыл, тот тоже всё время сидел себе тихо, даже курить, вроде, не выходил.
Единственный раз Саша попытался что-то сказать, когда в своей руке ощутил клочок бумаги. Он сразу не понял, что это записка, и по дурости поднял её над столом, и чуть было не прочитал вслух. Пришлось сообразить тост за знакомство, за хороших людей, мол, набросал экспромт пока сидели. Выставил, в общем, себя дураком, хотя женщины остались довольны.
Записка была от Оли. Ровным красивым почерком с завитушками было написано: «Позвони завтра». И номер телефона. И даже бровью не повела, не подмигнула, будто не она писала, а Шило…
Александр долго ещё украдкой всматривался в её черты. Особенно приятно это было делать, когда за окном совсем стемнело, и Алевтина Петровна зажгла свет и зеленый большой абажур, стоящий у дивана. Свет падал на Ольгино лицо, зажигал её глаза и губки, по щекам разлетались световые перья и тени, будто ангелы сидели на абажуре и махали крыльями. И такой завораживающей была эта игра теней со светом на её детском лице, что Александр не мог оторваться от него. Неужели опять влюбился!?
От влюблённости и от всех прочих мыслей Рублева отвлекла эсэмэска от Ведова. Он писал о том, что надо срочно встретиться с одним нужным человеком, без которого не обойтись. Встреча будет в сауне. «Где тебя подобрать?».
Пришлось снова вмешаться в разговор и спросить адрес.
– А ты куда? – испуганно спросила Катя.
– В сауну! – честно ответил Александр и только потом понял, что в данный момент правда была во вред. Все уставились на него, как на дурака. Дураком и был.
– Ой, шутит, Саша, наверное! Мы со своими разговорами уже надоели вам? – попыталась спасти ситуацию Алевтина Петровна, – вы идите, Аня, домой, а то, правда, поздно уже.
Это было на руку Рублеву. Он мог вывести Катю в коридор и все ей объяснить. И все спросить у неё.