Расссказы разных лет
Шрифт:
— В городе есть врачи, они вылечат тебя от заикания.
Тогда Саяра заплакала от радости и благодарности.
Зейнал был высок, как ее отец Гаджи Гусейн, и руки у него были тоже большие, и черные брови часто сходились в одну черную полосу, как у ее отца. Но слова у Зейнала были мягкие, теплые, совсем непохожие на жесткие, холодные слова Гаджи Гусейна, и они оживили сердце Саяры, как солнечные лучи весной оживляют цветы на склонах холмов. И Саяра почувствовала: всё, что близко и дорого Гаджи Гусейну, ненавистно Зейналу. И она поняла, почему Гаджи Гусейн так ненавидит своего родного брата Зейнала.
Спустя
Больничные служащие вышли провожать Саяру, — за долгие месяцы она стала в больнице своим человеком, общей любимицей. Саяра уселась между Зейналом и Делишад, а люди, стоявшие возле больницы, махали Саяре руками, когда автомобиль отъехал.
Автомобиль выбрался из песков селения и, нащупав булыжник шоссе, пошел веселей. Саяра видела вышки нефтяных промыслов, бегущих навстречу, и Зейнал объяснял Саяре, для чего эти вышки нужны. Потом булыжник перешел в гладкий асфальтовый путь, связывающий промысла с городом, и всё больше домов, промыслов и заводов вырастало по обеим сторонам пути, пока наконец не возник большой шумный город.
1937 год
ХОЗЯЙКА
1
Как случайно всё происходит в мире
Комната была совершенно пуста. Темные силуэты на выцветших обоях рассказывали, где и какие вещи окружали бывшего жильца. Сальные пятна в углу напоминали, что именно здесь бушевал его примус. А мыльные брызги под очертанием рукомойника злословили, что жилец избегал ванной комнаты.
Окна здесь были грязные, рамы наглухо заклеенные газетной бумагой, двери — внизу в синяках от пинков ногами. Потолок был закопчен дымом буржуйки, паркетный пол выщерблен.
— Пожалуйте, — сказал новым жильцам квартирный уполномоченный, желтый пожилой человек, распахнув перед ними широкую дверь.
Порог перешагнула молодая женщина, и вслед за ней, согнувшись в дверях, прошел мужчина. Все трое стали посреди комнаты, разглядывая стены, пол, потолок.
Женщина была в модной меховой шубке, стройная, смуглая. Белая шапочка набекрень с серебряной витой буквой L оттеняла ее гладкие, блестящие черные волосы.
Мужчина был в длинной военной шинели, очень высокий. Он казался лет на десять старше женщины. Лицо у него было обветренное, загорелое, как у моряка, светлая растительность и вовсе выцвела на солнце — очевидно нездешнем, ибо здесь еще упорствовала зима. На петлицах видны были следы недавно споротых знаков различия.
«Неужели мы будем жить в этой комнате?» — подумала женщина, брезгливо разглядывая следы насекомых на обоях и чувствуя, что радость, минуту назад торопившая ее вверх по лестнице, вдруг улетучилась.
«Караван-сарай», — подумал мужчина.
Взгляды их на мгновение встретились и разошлись.
— Хорошая комната, — вовремя прервал уполномоченный мрачные мысли новоселов. — Солнечная сторона, три окна на проспект, тридцать шесть метров площади. Понятно, нужен ремонт, — добавил он деловито, хозяйским взглядом окидывая пустые стены комнаты и давая понять новым жильцам, что понимает их чувства.
С некой торжественностью передал он новым жильцам ключи
Мужчину, узнал он, зовут Логинов Петр Константинович. Тридцать шесть лет. Командир запаса, демобилизованный, категория 8.
«Невелика птица», — подумал уполномоченный.
Женщину звали Боргман Елена Августовна. Местом рождения был Ленинград, год рождения — 1909. Но рядом с фамилией «Боргман» стояло тире и другим почерком приписанное «Логинова», а графу «семейное положение» прорезали косой фиолетовый штамп «состоит в браке» и совсем свежая дата.
Ни о чем больше документы не считали нужным рассказывать.
«Молодожены!» — ухмыльнулся сосед и, откинувшись в кресле, снял очки. И вдруг он вспомнил свою далекую свадьбу — священника в золотом облачении, венчальные свечи, невесту в белой фате с флердоранжем, поздравления, пьяные санки в снегу.
«Всё же была красота...» — вздохнул уполномоченный.
Комната новым жильцам не понравилась. Но огорчать друг друга им не хотелось, — они ведь и в самом деле были молодожены.
Женщина подошла к двери балкона, попыталась открыть ее. Отсыревшая за зиму дверь не поддалась ее руке в тесной белой перчатке. Тогда мужчина сильным движением рванул ручку двери. Желтые полоски бумаги с треском прорвались, и свежий воздух ворвался в комнату. Он внес с собой звон и грохот трамваев, нетерпеливое гудение автомобилей, невнятный гомон улицы большого города.
На балконе новым жильцам показалось чудесно. Зимний снег только-только начал таять, и крупные капли с легким стуком падали с крыши на пушистую шубку, белую шапочку, шинель. Но железные перила уже успели стряхнуть надоевший им за зиму снег. Весенние рваные облака быстро неслись по голубому небу.
Мужчина и женщина стояли рядом, держась за руки как дети, вдыхая воздух, пахнувший весной, и когда они вернулись в комнату, она представилась им не в таком мрачном виде. Пожалуй, она даже понравилась им.
Неужели ветер весны был причиной такой перемены? Или, возможно, были к тому причины более веские?
Были, конечно, и стоит о них рассказать.
Двадцать лет назад, окончив петербургское городское училище, Петр поступил чертежником в техническую контору. Так хотел его отец, токарь Константин Логинов: чертежники в ту пору хорошо зарабатывали, и работа их, считал токарь, была чистая, тонкая. По четырнадцать часов в сутки Петр гнул спину за чертежным столом. На третий месяц работы Петр купил себе предмет мечтаний — мягкую шляпу с широкими полями.
Война сорвала с Петра его мягкую шляпу, выбила из рук рейсфедер. Взамен она надвинула ему на самые брови солдатскую серую папаху, сунула в руки винтовку. Пятнадцать месяцев пробыл Петр солдатом царской армии, из них восемь в дисциплинарном батальоне в Саратове — за неподчинение ротному.
В восемнадцатом году Петр ушел добровольцем в Красную Армию, дрался в боях под Царицыном, а по окончании гражданской войны направлен был в Среднюю Азию, к афганской границе. Здесь, у бурных вод Пянджа, в последнем набеге басмачей Петр был ранен.