Рассвет над океаном
Шрифт:
Эй, есть тут кто-нибудь? Есть, конечно, но они меня не слышат. Начинаю уставать, но в постель возвращаться не хочется — судя по всему, я провела в ней не один день. Не буду ждать, пока придут ко мне — сама отправлюсь на разведку.
За дверью — ещё одна комната, поменьше. Аккуратно застеленная кушетка у стены. Под окном — архаичный письменный стол с разложенными на нём книгами. Ещё один стол, громоздкий и длинный, заставлен пробирками, банками и приборами. Среди приборов я опознаю только микроскоп. Два ротанговых стула. Компактный холодильник — похоже, единственная новая вещь в этом доме, не считая стойки для
За следующей дверью — лестничная балюстрада, небольшой холл без мебели, распахнутое настежь французское окно. А за окном — пёрышки высоких утренних облаков и просторная, залитая солнцем терраса.
Я вижу низкое плетёное кресло и тёмный стриженый затылок над его спинкой. Я уже знаю, чей это затылок и чья рука лежит на подлокотнике. Знаю, но сама себе не могу поверить. Делаю ещё несколько шагов. Шершавое тёплое дерево под ногами сменяется гладкой холодной мраморной плиткой.
— Джарод!
Он вздрагивает и оборачивается.
— Мия!
Хочу улыбнуться ему, но губы меня не слушаются, а глаза, оказывается, уже мокрые.
— Джарод. Скажи мне срочно, на каком мы свете!
41. Джарод. День 7-й, раннее утро
…Из Центра он отвёз меня к себе домой. Мы пробрались к потайному выходу, о котором не знал даже я. У самого выхода нас ожидала машина, за рулём которой восседал щуплый невзрачный человек — вероятно, одно из «папиных» доверенных лиц. Меня спрятали на заднем сиденье за непроницаемой чернотой тонированных стёкол. Пять часов назад, когда я прислушивался к сигналу, означающему, что проход в Центр открыт — могло ли мне тогда прийти в голову, что обратный путь я совершу в машине мистера Рейнса?
С того момента, как он сказал: «Следуй за мной!» — я целиком положился на него. Доверился, но не ему самому, а его фанатичному желанию заполучить нашего с Мией несуществующего ещё ребёнка. Доверился — и не прогадал.
Несколько дней — не знаю точно, сколько, часы у меня сразу забрали — я провёл в его подвале. Подвал был благоустроенный — похоже, я не первый коротал там время. Я написал подробную схему Мииного лечения, молясь о том, чтобы эта схема позволила ей дожить до нашего отъезда. Составил для Рейнса список лекарств и всего необходимого, что предстояло взять с собой. А дальше просто ждал, сознавая, что итог мучительного ожидания может быть вовсе не тем, на который я рассчитываю. Из-за бронированной двери возникнет не хозяин дома, а команда чистильщиков. И это будет означать, что Мии не стало, а меня сдали Триумвирату. Страшно мне не было: если случится первое, второе потеряет значение.
Всё обошлось. Мистер Рейнс явился ко мне один и со снотворным, которое пустил в мою вену, чтобы я не увидел дороги. Приходить в себя я начал ещё в вертолёте, но сумел это скрыть: тем, кто сопровождал нас с Мией, не следовало знать, что я понял, каким транспортом нас доставили. Очнулся окончательно уже в доме, в полутёмном холле на первом этаже, сидя на полу спиной к дивану. У моих ног стоял наш багаж — десяток коробок и сумок, — а на диване позади меня лежала Мия.
Мы, наконец, были вместе, вместе и вдвоём, но жизнь почти покинула её истаявшее и пожелтевшее тело. Я нащупал её пульс и, помню, довольно долго сидел, удерживая тонкое запястье. Ток-ток. Ток-ток. Ток-ток… Жи-ви. Жи-ви. Жи-ви… Не смей
Твердил и твердил одно и то же, как заведённый, в первые два дня, когда она была совершенно без сознания. Сначала я думал, что её беспамятство — результат действия снотворного, которым её, как меня, накачали в дорогу. Потом испугался, что это печёночная кома, перед которой бессилен даже я. Но анализы крови говорили о том, что всё не так уж плохо, я не опоздал, организм борется и правильно реагирует на лечение. И тогда я понял, что она просто не хочет жить в реальном мире. Она не могла вырваться на свободу физичёски и вместо этого ушла в себя.
Я был рядом, когда Мия впервые открыла глаза. Думал, она обрадуется, увидев меня, а она испугалась! Повторяла: «Уходи! Уходи!» Звала маму, бредила… Мне стало трудно её лечить и ухаживать за ней. Мой голос и мой вид вызывали у неё панику. Если я прикасался к ней, считая, что она в забытье, она принималась плакать и умоляла её не трогать. Она по-прежнему была не здесь.
Перелом наступил вчера вечером. Я сделал ей очередной укол, поправил подушку, привычно приговаривая: «Возвращайся! Ты очень мне нужна, возвращайся!» И тут моя заколдованная принцесса, только что отталкивавшая мои руки, плеснула вдруг ресницами, длинно вздохнула, повернулась на бок и затихла. Оказалось, что она уснула — попросту уснула, глубоким и ровным сном здорового человека.
Нынче ночью я тоже спал пять часов подряд — впервые с тех пор, как нас оставили тут, в старом, большом и довольно бестолковом доме, который мне предстоит вскоре обследовать от чердака до подвала. Просыпаюсь на рассвете, слушаю Миино размеренное дыхание и отправляюсь на террасу. Надо же… не могу вспомнить, видел ли я уже всё это — маленькое зеркально-гладкое круглое озеро, глухой и дикий лес, подступивший к самой воде, снежные шапки гор, нависающие над ним. Тюрьма, конечно, но очень живописная тюрьма! Первый хозяин дома разбирался в пейзажах…
— Джарод! — раздаётся внезапно у меня за спиной.
Мия?.. Мне не слышится? Мия?!
Замерла в дверях, совсем бестелесная в огромной своей сорочке — ничего более подходящего для неё тут не нашлось! — губы вздрагивают.
— Скажи мне срочно, на каком мы свете!
Она ещё пытается шутить! Босые ступни зябко переступают по каменному полу — да ей же нельзя мёрзнуть! Сгребаю её в охапку, закутываю в свою куртку, с ногами усаживаю в кресло. Обнимаю её, целую щёки, мокрые от слёз, плечи и руки, несу что-то бессвязное — пытаюсь проговорить вслух все те ласковые слова, которыми называл её про себя…
— Подожди, подожди! — голос у Мии слабый и ломкий.
Я снова её напугал?.. Перевожу дыхание, пряча лицо у неё в коленях. С такой нежностью, какой я никогда от неё не ждал, она касается моих волос.
— Посмотри на меня! Я скажу тебе что-то очень важное.
Неужели есть вещи важнее того, что ты живая, и я могу обнимать тебя и целовать, а глаза у тебя разумные и ясные?
— Я всё время думала… пока была… пока могла думать… о том, что не успела этого сделать. Ни единой минутой не хочу больше рисковать! Ты должен знать, что я тебя люблю.