Рассвет над волнами (сборник)

Арамэ Ион

— Начни с выпуска… Лучше с последних дней учебы в институте, — чувствуя, как пересохли у нее губы, попросила Амалия.

— Значит, с выпуска… — повторил он. — Это был самый счастливый момент в моей жизни. Я чувствовал себя как король в первые дни своего правления. Казалось, весь мир открывался передо мной. За несколько иедель до распределения мне предложили три варианта — было из чего выбирать!

— Ты тогда об этом и словом не обмолвился.

— Не был настолько наивным. С государственной комиссией шутки плохи: один неверный шаг — и ты повис в воздухе. Почтенные, компетентные люди, с которыми я был знаком, заранее помогли мне принять решение. Они связали меня с директором нового театра в Трансильвании. Я распределился туда

по окончании института в качестве художника-декоратора. Замечательная жизнь, широкие перспективы открывались передо мной. Рисовать декорации к спектаклям было для меня забавой. Я очень быстро управлялся с заданием, а все остававшееся время было моим. Я рисовал иллюстрации для литературного приложения к газете, писал с натуры достопримечательности и неповторимые уголки старого города. Представляешь, старая башня с часами, ворота, мост, построенный еще в древности… Мое искусство оценили. За моими пейзажами, зарисовками любители живописи охотились и считали для себя удачей приобрести их. У меня появилась своя клиентура. Бывший адвокат как-то сделал мне заказ — нарисовать старый родительский дом до того, как его снесут, а на его месте построят новый. Вскоре я стал известным человеком в городе. Все знали, что я отказался от распределения в Бухаресте, и это прибавило мне популярности и уважения. Меня рвали на части: приходилось писать афиши, готовить декорации для любительских спектаклей в Доме культуры, создавать любительскую изостудию. Чего еще было желать?

— Ты не скучал по Бухаресту?

— Об этом меня спрашивали многие и удивлялись, услышав отрицательный ответ. Сколько людей искусства, художников жили вне Бухареста и тем не менее стали знаменитыми! И город тот, где я работал, мне нравился. Он жил насыщенной культурной жизнью. Там имелась библиотека, возраст которой исчислялся веками, краеведческий музей, ультрасовременный отель, куда зимой и летом приезжали туристы, чтобы ознакомиться с историческими достопримечательностями. Словом, что тут говорить, я жил полнокровной жизнью. Меня приглашали на все банкеты, на пикники в вековых дубравах, на рыбалку и тому подобное…

— Теперь я не удивляюсь, почему ты забыл обо мне.

— О тебе? Я забыл обо всех. Не думай, что я стану выкручиваться или просить прощения.

— А тебе это и не удастся сейчас: слишком поздно.

— Рад, что ты избавляешь меня от этого. Так мне будет легче рассказывать. Ну, закрутила меня жизнь в этом городе. Следующей зимой в город приехала одна немецкая семья из Мюнхена, чтобы навестить своих родственников. Мой приятель, стоматолог, приходился им племянником, и меня несколько раз приглашали в гости. С ними приехала дочь Гертруда. И вот мне показалось, что девушка — а она была красива — строит мне глазки. Ты же знаешь, мне всегда нравились красивые девушки. Наша дружба — тому пример…

— Не надо банальных комплиментов.

— А это не комплимент. Если хочешь знать правду, я все это время тосковал по тебе.

— Когда же у тебя оставалось на это время? Очевидно, в перерывы…

— Раньше ты не была такой ироничной.

— Ироничной меня сделала жизнь… и разочарование. Правда, разочарования закаляют человека, вырабатывают у него стойкость, хотя надолго оставляют горький привкус. Но извини, я прервала тебя. Итак, ты увлекся Гертрудой…

— Мы нравились друг другу. И ее родители симпатизировали мне. Они рассказывали, какого успеха добился там, в Мюнхене, их знакомый, тоже художник. Вернувшись в ФРГ, они прислали мне вызов на месяц, чтобы я мог навестить их, Я поехал. Там я рисовал, продавал свои работы, заводил творческие знакомства… Одним словом, когда я вернулся домой, в Румынию, дело было сделано — помолвка с Гертрудой уже состоялась, а на следующее лето была назначена свадьба. Я считал дни. Когда подошло время, я подал заявление об увольнении, откровенно говоря, с большим сожалением. Меня пытались отговорить, но безуспешно.

— Западные миражи…

— Не

упрощай. Меня влекли туда не светящиеся рекламы и отдых на собственной яхте, а нечто большее — я любил Гертруду. За шесть месяцев я неплохо освоил немецкий, у меня были большие планы. Работа в театре стала казаться незначительной и скучной. Девушки моего круга перестали меня интересовать. Со мной что-то произошло, что-то такое, что делало меня глухим к советам друзей. Я уволился и стал ждать вестей от Гертруды, но письма все не было… А потом мне сообщили, что она вышла замуж. Только тогда я понял, каким глупцом оказался. Несколько недель я ходил как потерянный. Дни проводил в баре за рюмкой коньяка, стараясь ни о чем не думать. Наконец за мной пришли друзья и посоветовали попроситься на прежнюю работу в театр. Но было поздно. Жизнь не стоит на месте. На моей должности уже работал новый человек. Один из друзей сказал, что уходит на пенсию реквизитор театра и я мог бы на время заменить его, но это представлялось мне полной капитуляцией и я наотрез отказался.

— И вот ты здесь…

Алек передернул плечами, закурил новую сигарету и некоторое время безразличным, невидящим взглядом смотрел в одну точку.

— Ничего, выкручиваюсь. От голода никто еще не умирал. Как мне кажется, я потерял главное — уверенность в себе.

— Ты? Ты всегда был олицетворением самоуверенности.

— Был, но все меняется. Переживу и это. Меня приглашают участвовать в оформлении нового отеля, есть приглашение на фарфоровый завод.

— Все в том же городе?

— Ты что, считаешь меня идиотом? Оттуда я уехал навсегда. Что мне там делать? Терпеть не могу сострадания. Я переехал в небольшой городок на Буковине, а когда начался курортный сезон приехал сюда, на побережье. Осенью видно будет, что делать дальше. Вот и вся моя история. Расскажи и ты о себе…

— Я? Мне не о чем рассказывать… Получила распределение сюда, в Мангалию. Работаю учительницей. Вышла замуж за хорошего парня, морского офицера.

— Живопись не бросила?

— Почти. Иногда пишу этюды, делаю зарисовки, но очень редко. Не хватает времени. К тому же я не надеюсь, что смогу создать шедевр.

— А я еще надеюсь.

— От всего сердца желаю, чтобы твои надежды сбылись. А сейчас я тебя покину, у меня еще много дел. Желаю обрести себя как можно скорее.

— Все равно что желать больному здоровья, — криво усмехнулся Алек. — Прошу тебя, посиди со мной, окажи мне честь… Зарабатываю я достаточно, чтобы позволить себе угостить друзей.

Амалия поднялась. Алек бросил денежную купюру на стол и встал за ней:

— Я тебя провожу.

— Не надо меня провожать. Будет лучше, если я пойду одна.

Он с горячностью схватил ее за руку:

— Амалия, я хотел бы встретиться с тобой.

— Зачем?

— Может, ты и права, — сказал он упавшим голосом. — Но мне все же было бы приятно, если бы ты хоть изредка приходила сюда.

— Не обещаю. Будь счастлив!

Она резко повернулась и пошла не оглядываясь.

* * *

— Один шанс из тысячи! — услышала Амалия голос, сопровождаемый хохотом.

Она нажала кнопку звонка — шум в квартире сразу прекратился. Дверь открыл Джеорджеску-Салчия и широко улыбнулся:

— Наконец-то! Вечерняя звезда, как всегда, опаздывает. Похоже, это становится традицией.

— Извини, я была…

— Знаю, — перебил он. — У меня своя информация: встретила знакомого… Но я не ревную… — И скороговоркой добавил: — Не обижайся, что начали без тебя. Проходи, я представлю тебе моих приятелей, приехавших из Бухареста.

Амалия обратила внимание, что тон был у Джеорджеску-Салчии более чем когда-либо фамильярный, хотя он старался замаскировать его доверительностью. Она шагнула в ярко освещенную гостиную. За столом сидели те же, что и в прошлый раз. К ним присоединилась лишь супружеская пара — дородный мужчина лет сорока и женщина с короткой стрижкой «под мальчика».