Рассвет
Шрифт:
Маргарет глубоко вздохнула и, следуя примеру дочери, попыталась отвлечься:
— Ты не идешь на тренировку по хоккею? — спросила она Холли.
— Нет, я уже столько пропустила, что придется уж включиться в будущем сезоне, — я совсем потеряла форму. — Холли нахмурила бровки, ее хорошенькое личико стало озабоченным. — Ох, как мне не хочется оставлять тебя одну, мам, но я должна забежать к Алисон, — переписать задания по латыни и по химии. Я ведь пропустила уроки.
Маргарет встала.
— Конечно, иди. Я в порядке. Мы все должны держаться: я, ты и папа.
Маргарет смотрела в окно, как
— Я в порядке, мы все держимся, — повторила она храбрые слова. Но правда ли это?
Обычно в три часа дня Маргарет Кроуфильд бывала занята — она работала часть дня, присматривая за детьми в молодых семьях или дежурила как бесплатная сестра в больнице. Но не сегодня, когда молоточки стучат в голове…
Она пошла наверх, высыпала мусор из корзинки в мусоропровод, повесила в шкаф розовый жакет, который Холли бросила на спинку стула. Она причесалась, чтобы лучше выглядеть, когда Артур придет домой. Он-то никогда не жалуется. Он — твердая опора. Она снова тихо заплакала. Потом она решилась войти в комнату Питера. Целую неделю она сюда не входила. Дверца стенного шкафа была открыта, полки и вешалки пусты. Она потрогала вешалки: вот здесь висел его коричневый твидовый пиджак, красный плащ, выходной костюм цвета морской волны. Все это она отдала соседям и знакомым. В остальном все в комнате было так же, как при Питере: книги, тетради, письменные принадлежности, магнитофонные пленки, гравюры на стенах. Казалось, что Питер сейчас войдет и сядет за письменный стол или ляжет на кровать, заложив руки за голову и слушая свой любимый нью-орлеанский джаз. Он и сам наигрывал эти мелодии, — никогда больше пианино внизу не зазвучит под его пальцами. Он один в семье любил и понимал музыку.
Она легла на его кровать. В простенке между окнами висела гравюра с изображением горы Сен-Мишель. Какие счастливые месяцы они провели два года назад, путешествуя с Питером по Франции! Он так умел радоваться! Наделенный солнечным характером, он, казалось, был создан для счастья, — и с самого рождения обречен на страдания, — какая несправедливость.
Маргарет продолжала переживать мучительные воспоминания. На месте этой кровати стояла колыбель. Шкафы для детского белья и кресло-качалка были разрисованы узором, изображающим хоровод утят.
— Для моего первого внука, — все самое лучшее! — сказал ее отец Альберт. — Ребенок — просто красавец, хотя и светленький, как ты, а не темноволосый, как наша семья, — сказал он шутливым тоном, дружески положив руку на плечо своего зятя.
Когда они принесли Питера из больницы, лил сильный дождь, но в этом уютном доме ребенок был защищен от непогоды. Оказалось, что нет.
Ночь за ночью ребенок плакал — пронзительно, отчаянно. Плач не прекращался, когда его кормили, меняли пеленки, укачивали.
— В чем дело? — спрашивали они друзей, знакомых и самих себя.
— О, просто колика, у маленьких детей нередко бывают колики… — Врач выписывал рецепты, лекарства не помогали. И врач, и они сами начали сомневаться в правильности диагноза.
Однажды ночью у Питера начался кашель. Услышав его сквозь чуткий материнский сон, Маргарет ринулась к ребенку. Мальчик
— Да, — сказал врач, — это пневмония. — Оставьте ребенка у нас. — Он посмотрел в историю болезни, нахмурился и заметил: — Да, ребенок слабенький. Но антибиотики помогут, хотя случай, конечно, серьезный…
Он старался ободрить родителей, которым предстояло вернуться домой, где в детской комнате стоит опустевшая колыбель…
— Нельзя ли нам остаться здесь? — порывисто спросила Маргарет.
— Нет, — покачал головой доктор. — Ребенок в изоляторе. Вам лучше поехать домой и отдохнуть.
Они вернулись и лежали бок о бок в супружеской спальне, охваченные тревогой и мучительным недоумением: как мог заболеть воспалением легких ребенок, которого даже не выносили гулять на улицу. Из домашних ни у кого не было даже легкой простуды или насморка, так что инфекция исключалась.
Когда Питер выздоровел, он так похудел, что мать Маргарет заплакала, глядя на него, и воскликнула:
— Бедный мой мальчик! Бабушка будет ухаживать за тобой, и ты вырастешь большим и сильным.
Но он не стал «большим и сильным». Он плохо ел, медленно рос, но в остальном развивался нормально, он начал сидеть, ходить и говорить в положенное время и рос смышленым и послушным. Так считала Маргарет, и говорила мужу с сияющими счастьем глазами:
— Нет, это не родительское ослепление! Когда я вижу Питера среди его сверстников, я убеждаюсь, что он совершенно особенный ребенок!
— Пусть будет по-твоему! — смеялся Артур, ласково глядя на жену.
— А может быть, так оно и есть, — вступалась мать Маргарет. — Посмотри, как он похож на Артура, даже в этом возрасте, — смотрит и говорит, как отец. А Артур у тебя и вправду особенный, — улыбалась она дочери.
— Значит, я дважды благословенна! — с ликующим смехом воскликнула Маргарет.
Этой ночью, в постели, она отдавалась мужу с такой радостной готовностью, что, наверное, именно тогда и была зачата Холли.
Два ребенка за два года. Счастье переполняло родителей, Артуру и Маргарет казалось, что им нечего больше желать.
Когда Маргарет была на седьмом месяце беременности, снова случилась беда. Пронзительный крик ребенка разбудил их. Питер, с поджатыми к животу ножками, перекатывался с одного края кроватки на другой в судорогах мучительной боли.