Рассвет

Плейн Белва

Фрида коротко рассказала свою историю.

— Сама я родилась в Америке, но мой отец родом из Германии. В то время, когда там начались погромы, он был совсем еще молодым человеком, работал врачом, недавно женился. Они с матерью уехали в Италию, где он изучил итальянский язык и получил лицензию практикующего врача. А затем к власти пришел Муссолини, и они снова бежали, на этот раз в Америку, в Нью-Йорк. Отцу пришлось учить новый язык и начинать все сначала. Но у меня жизнь была легкой. Я уже была американским ребенком. Я выросла, вышла замуж

за Альберта, у нас родилась Маргарет, и когда она вышла за Артура, мы перебрались сюда, поближе к ним. Вот и вся история. Короткая история.

— Но далеко не простая, — заметил Маккензи и со значением посмотрел на Тома.

И опять у Тома возникло ощущение, будто все, что он видел и слышал, было тщательно отрепетировано. «Пытаются затянуть меня, сделать одним из них», — подумал он. Но он не был одним из них. От одной этой мысли ему стало нехорошо. Эти люди были жертвами, они всегда оказывались в проигрыше.

Он представил, как теперь они постоянно будут слать ему письма, звонить ему, встречаться с ним. Они будут снова и снова умолять его приехать к ним еще раз. Мама будет просить о том же. Отец будет возражать, и их дом, всегда такой спокойный, начнут раздирать ссоры. И, что еще хуже, вся эта история в конце концов выйдет наружу. Такие вещи нельзя скрывать до бесконечности. «Подмена младенцев!» — будут кричать заголовки газет, продающихся в супермаркете… Он вдруг стал задыхаться.

— Ну и как, можешь ты что-нибудь сказать о том, что услышал? Есть у тебя какие-нибудь мысли на этот счет? — услышал он голос Артура.

— Немного.

— Значит, немного. Если не возражаешь, я бы хотел услышать эти немногие мысли.

Том не смотрел на Артура. Взгляд его был прикован к лужайке, к деревьям, листья на которых трепетали от ветра. Он немного успокоился, увидев это свидетельство циркуляции воздуха. По крайней мере, он не задохнется.

— Итак, что же это за мысли? — терпеливо повторил Артур.

Том заставил себя открыть рот.

— Мне жалко маленькую девочку. Всех их жалко. Это печальная история.

— Это были твои соплеменники. Ты это почувствовал.

— Нет, я не еврей. Я методист.

— Ты можешь быть методистом, но это не меняет того факта, что они твои соплеменники.

— Нет.

— Ну, хорошо, пусть нет. Но разве в этом случае можно писать статьи, подобные тем, что появляются в газете, в которой ты сотрудничаешь? Разве кому-то это позволено?

— У меня есть экземпляр, — сказала Холли. — В списке сотрудников редакции стоит и твое имя. Твое обесчещенное имя.

— Холли! — предупредила Маргарет.

Так вот к чему они вели.

— Твоя церковь не одобряет той гнусной лжи, которую публикует эта газета.

Артур вцепился в эту тему, как бульдог в чью-то ногу. Том вышел из себя.

— Послушайте, я приехал к вам по вашей же просьбе. Я приехал не для того, чтобы в чем-то оправдываться. Я не предполагал, что на меня здесь будут нападать.

Маргарет тихо проговорила:

— Мы просто хотим,

чтобы ты принимал нас такими, какие мы есть, Том.

Она сидела в плетеном кресле рядом с Томом и сейчас импульсивно положила ладонь ему на руку и сжала ее так сильно, что Том в изумлении посмотрел на нее. Лицо ее было таким напряженным, что это испугало его. Это оттолкнуло его. Впервые она прикоснулась к нему, и у него мелькнула ужасная, потрясшая его мысль, что, несмотря на отрицание Бэда, он появился на свет из чрева этой женщины. Он никогда не думал в таких категориях о маме, а если бы подумал, тут же прогнал бы подобную мысль как непристойную. А теперь эта странная женщина…

Он быстро отдернул руку. Все это видели. Ошибиться было невозможно.

— Единственное, что я хочу, чтобы меня раз и навсегда оставили в покое. У нас свободная страна. Почему вы не оставите меня в покое?

Маргарет дрожа встала, и Холли обняла ее.

— Это моя ошибка, — раздался голос Маккензи. — Я надеялся, что все будет иначе. Видит Бог, я не хочу осложнять ваше положение.

— И Тома, — добавила Маргарет.

— Что ж, — продолжал Маккензи. — Думаю, на этом можно поставить точку. Поехали домой, Том.

Том все еще чувствовал себя нехорошо и дышал с трудом. Маккензи рассердился. Вне всякого сомнения он обо всем расскажет матери. Все так запуталось. Он позволил втянуть себя в спор, потерял самообладание. Теперь, приличия ради, надо как-то все сгладить.

— Я не хотел вас обидеть, — натянуто сказал он. — Пожалуйста, простите, если я вас чем-то задел.

— Ах, Том, — откликнулась Маргарет, которую все еще обнимала Холли.

Артур проводил их до двери.

— Спасибо за все, — поблагодарил он Маккензи и пожал ему руку. — В другой раз будет лучше, — добавил он, обращаясь к Тому. До Тома он не дотронулся.

Машина тронулась с места и покатила к выезду на улицу, а Артур все стоял у двери, глядя им вслед. На лице его застыло грустное озабоченное выражение.

Они проехали милю-другую, прежде чем Маккензи заговорил.

— Не очень-то хорошо все получилось, — тон его был сухим.

— А почему вы думали, что будет иначе?

— Не знаю. Просто надеялся.

Они проехали еще немного.

— Ты обидел их, — произнес Маккензи.

Том и сам это понимал. Самым обидным было то, как он выдернул у Маргарет руку. Он сделал это не умышленно. Это получилось само собой. Не следует осуждать его за это.

— Они не хотят оставить меня в покое. Вы слышали, как они вытягивали из меня ответы на свои вопросы, а потом показывали, что им не нравится то, что я говорю.

— Ты говорил не слишком приятные вещи.

— Для них и для вас.

— Я не понимаю. Твоя мать говорит, ты мягкосердечный, но я заметил, что рассказ Альберта вызвал у тебя раздражение. Я не понимаю.

— Я был раздражен потому, что они пытались заставить меня разделить их беды. Они евреи. Они всегда проигрывали. Я не такой, как они.