Рассвет
Шрифт:
Они говорили и не могли наговориться. Каждый с удивлением обнаружил в другом тонкого ценителя музыки, разбирающегося в ней гораздо глубже тех, кто, желая показать себя знатоком этого величайшего из искусств, рассуждает о нем, изрекая заученные поверхностные суждения.
— Вы никогда не были за границей? — спросил Ральф и узнав, что она не была, посоветовал: — Вам следует съездить. Вы просто должны поехать за границу. Послушать Моцарта в Зальцбурге или Бетховена в Вене, ах… видите, все-таки я романтик, никуда от этого не денешься.
Лаура
— Но не нелепый романтик.
Ее руки лежали на столе. Свет упал на часы и она с изумлением увидела, что несколько минут вылились в полтора часа.
— Вы знаете, сколько уже времени? — воскликнула она.
— Извините. Это я виноват. Пойдемте. Я доставлю вас домой за десять минут.
В машине оба замолчали. Это молчание было таким неожиданным и глубоким, что Лаура сочла необходимым нарушить его.
— Мы встретились, чтобы решить, что делать с Томом, и так ничего и не решили.
— Со временем, Лаура, все так или иначе образуется. Со временем утрясаются любые проблемы. Но Тому придется самому принять решение. Никто этого за него не сделает.
— Так или иначе, — повторила Лаура. — Скажите честно, чем, по-вашему, все это кончится?
— Не имею ни малейшего представления. — Ральф проницательно посмотрел на нее. — Но в одном я твердо уверен: вам будет тяжело в любом случае. Чем упорнее Том будет отвергать Кроуфильдов, тем настойчивее они будут пытаться повлиять на него, и он будет страдать от этого. Но если каким-то чудом он попытается сблизиться с ними — во что я, впрочем, не верю — тогда… думаю, можно не продолжать.
Она не ответила. «Потерять Тома», — подумала она и мысленно представила Тома, каким он был в разные периоды своей жизни — подвижный, улыбающийся малыш, восьмилетний озорник, старшеклассник, который писал стихи ко дню ее рождения, молодой человек, сотрудничающий в скандальной газете…
Она печально проговорила:
— Неужели нельзя найти какой-то средний путь?
— Будем надеяться на это.
Машина остановилась на подъездной дороге. У Лауры вдруг возникла крамольная мысль, которую она едва не облекла в слова: «Когда я вас снова увижу? Вы такой здравомыслящий, вы настоящий мужчина. Мне необходимо увидеть вас снова». Но тут же она раскаялась и мысленно упрекнула себя: «Ты идиотка, Лаура Райс, свет не видел такой идиотки. Что за мысли приходят тебе в голову».
— Надеюсь, когда я в следующий раз заеду в свою штаб-квартиру, я застану вас там за работой, — сказал Маккензи. — Это будет означать, что Тимми поправился. — Он засмеялся. — Ну и, конечно, чем больше у меня будет помощников, тем лучше. — И добавил, когда она вышла из машины. — Жаль, что мы так и не придумали, как повлиять на Тома. Передавайте ему от меня привет, хорошо?
— Хорошо. И спасибо вам за все — за вашу помощь, за искреннее участие.
Она вставляла ключ в замочную скважину, и в этот момент дверь распахнулась. Она оказалась
— Ради Бога, Лаура, где ты была? Кто привез тебя домой?
— Ральф Маккензи.
— Ральф Маккензи! Что происходит, Лаура? Что это такое?
— Происходит? — Она направилась на кухню, но он преградил ей путь. Она проскользнула мимо него со словами: — Ничего не происходит. Я помогаю ему в проведении предвыборной кампании. Ты же знаешь, что я не поддерживаю Джонсона. Я не делаю из этого секрета. Минут через пятнадцать я соберу на стол, а потом поедем в больницу.
— Да, у нас же сын болен. Но, конечно, кампания Маккензи важнее.
— Это несправедливо, Бэд. Я была с Тимми с половины девятого до половины второго. Доктор О'Тул сам посоветовал мне поехать отдохнуть несколько часов, потому что Тимми стало значительно лучше.
Пока она накрывала стол к ужину, доставая из холодильника то, что приготовила еще утром, Бэд стоял в дверях кухни. Лаура спиной чувствовала, как он сверлит ее взглядом. Вспомнив свои недавние мысли, она густо покраснела.
— Как ты добиралась до центра? Твоя машина в гараже.
— Ральф был настолько внимателен, что позвонил узнать, как здоровье Тимми. Я упомянула, что собираюсь поработать в его штаб-квартире и он предложил подбросить меня. У него все равно были какие-то дела в нашем районе, — добавила она.
— А что это ты покраснела, как свекла? Он заигрывал с тобой? В этом дело?
— Если я и покраснела, то только оттого, что ты говоришь глупости.
Сознание того, что она лжет, заставило ее покраснеть еще больше. Но все же это была не совсем ложь. «И вообще, к чему делать из мухи слона», — подумала она и сказала:
— Ральф проявил себя настоящим другом.
— Ах, какой хороший друг. Ну прямо друг семьи.
— Не издевайся. Он и вправду друг. Он столько сделал, чтобы помочь Тому.
— Тому не нужна его помощь. И нам не нужно новых друзей — ни Маккензи, ни Кроуфильдов с их телефонными звонками и подарками. Подонки все они.
— О каких подарках ты говоришь?
— Тому прислали книгу, большую книгу по астрономии. Ума не приложу, как эти ублюдки узнали, что он интересуется астрономией, если только Том сам не упомянул об этом, когда был у них. Во всяком случае Том очень расстроился и не стал это обсуждать. Ушел к себе, оставив книгу на столе в библиотеке.
Книгу даже не вынули из бумаги, в которую она была завернута. Это было роскошное тысячестраничное издание со множеством рисунков, диаграмм и великолепных фотографий. Рядом лежала карточка с надписью: «От Маргарет и Артура. Надеемся, она доставит тебе удовольствие».
От Маргарет и Артура собственному сыну. Книга, окруженная смятой бумагой, выглядела как некий символ печали, наводя на мысль о чем-то отвергнутом, мертворожденном. Впрочем, восприятие человеком окружающих предметов зависит от его настроения.