Рассвет
Шрифт:
— Том, дорогой, я все прекрасно понимаю, гораздо больше, чем ты думаешь. Это же касается нас всех, мы должны понимать друг друга.
— Нас всех это не касается, — заорал Бэд. — Меня это не касается. Послушай, Лаура, если ты хочешь быть втянутой в эту историю и позволять этим мошенникам дурачить тебя, это твое дело. Но избавь меня от всего этого и Тома тоже.
Она повернулась к мужу. Упрямый, тупой… Впрочем, тупым Бэд не был. Он был ослеплен ненавистью. Если бы Кроуфильды были методистами, он вел бы себя по-другому. Конечно, он и тогда сопротивлялся бы и был убит
Она спокойно сказала:
— Бэд, когда же, наконец, ты посмотришь правде в лицо? Эта женщина родила Тома. Она…
— Черт возьми, Лаура. Я сыт по горло этими выдумками. Выдумками! До сих пор я терпеливо относился к твоим сентиментальным слезам, учитывал несходство наших характеров — ты мягкая, а я практичный человек, готовый сражаться с кем угодно, чтобы защитить тебя, обеспечить тебе возможность без помех растить детей и давать свои уроки музыки. И…
Внезапно Тимми зажал пальцами уши.
— Мне это надоело, — закричал он. — Все без конца спорят друг с другом. Мы никогда не спорили, пока не появились эти Кро… Кро…, как их там зовут, и все не испортили. Я ненавижу их. Пусть бы они умерли.
На другом конце провода все еще ждала Маргарет. Все бесполезно. Надо сказать ей. Лаура пошла на кухню.
— Извините, Маргарет. Он не хочет брать трубку. Я пыталась уговорить его, я сделала все, что могла. Но я не знаю, как его убедить. Ему девятнадцать. Он волен поступать как хочет.
И в мыслях и в чувствах у нее царила неразбериха: негодование на судьбу, угрожавшую разрушить жизнь невинным людям, отчаяние, рожденное сознанием того, что Том страдает, и его неуступчивостью, мешались с болью, вызванной мыслями об умершем Питере, сыне, которого она никогда не знала, Питере Кроуфильде, произносящем речь в день бар-мицвы, похороненным под звездой Давида, и с пронзительной жалостью к Маргарет и с желанием, чтобы Маргарет уехала вдруг в Австралию и исчезла из их жизни.
— Я не знаю, как его убедить, — повторила она. — Что с нами со всеми станет? — И почти резко добавила: — Вы должны понять, что это бесполезно. Нам всем стало бы легче, если бы вы оставили Тома в покое.
Последовало недолгое молчание. Затем из трубки раздался убитый голос:
— Может, я напишу ему письмо. Звонить я больше не буду. Я слышала… мне было слышно… я не хочу осложнять вам жизнь.
Связь прервалась. Несколько минут Лаура сидела не двигаясь, пытаясь привести мысли в порядок. Она размышляла, какие неожиданные повороты делает порой жизнь. Несколько дней назад, когда они трое стояли у кровати Тимми, ничто в мире не имело для них значения кроме вопроса, выживет он или нет, а теперь, когда судьба, слава Богу, вернула им их дорогого мальчика, все другие проблемы вновь всплыли на поверхность в том же виде, что и раньше.
В последующие два дня ничего не происходило. Но ничто не стоит на месте, понимала Лаура. Что-то менялось, медленно, подспудно. К лучшему или к худшему. Время покажет, как. Надо только подождать.
Тимми, для которого многие занятия оставались пока под запретом,
Потом пришло письмо от Маргарет Кроуфильд. Это было длинное, написанное от руки письмо, но Том даже не дочитал его до конца.
— Это жестоко, Том, — упрекнула Лаура сына, когда он бросил письмо в мусорную корзинку. — Ты мог бы, по крайней мере, прочитать, что она пишет.
Том покраснел и молча отвернулся. За него ответил Бэд.
— Мы с Томом обсуждали все это дело по дороге на работу и решили, что ты, Лаура, должна оставить его в покое. И эти мерзавцы должны оставить его в покое, будь они прокляты.
После этих слов отвернулась Лаура.
Старый солнечный дом погрузился в уныние, словно какая-то тяжесть легла на его крышу, так же как и на плечи Лауры, словно в нем теперь всегда присутствовало ощущение холодной темной безжизненной зимы. «Если бы я могла поговорить с кем-нибудь», — думала Лаура. Может, будь тетушки дома, она пошла бы к ним, но они были на другом конце света. О друзьях, а у Лауры было много друзей, нечего было и думать. Никто из них никогда не должен узнать о семейных неприятностях Райсов. Так захотели Бэд с Томом. Никогда.
Оставался единственный человек, с кем она могла бы поговорить — Ральф Маккензи. Лаура надеялась и ждала, что он позвонит, но когда этого не случилось, она, как ни парадоксально, испытала облегчение. Жизнь и без того слишком осложнилась.
Какая-то новая злость на Бэда, не похожая ни на одно из чувств, которые она испытывала при их ссорах прежде, родилась в душе Лауры. В ее смятенном сознании проносились подчас мысли о жизни без него, и от этих мыслей ей делалось нехорошо. Ведь несмотря на свое теперешнее поведение он всегда хорошо относился к ней. И мальчики очень его любили. Правда, он никогда не знал ее по-настоящему, но, возможно, она и сама себя не знала, по крайней мере, до недавнего времени. Одно она знала наверняка (осознание этого впервые пришло к ней в тот день, когда Тимми выписали из больницы): в ней происходят глубокие внутренние перемены.
ГЛАВА 6
Том перевернулся с одного бока на другой, лег на спину, перевернулся на живот, потом снова на бок, поправил подушку. Наконец, отчаявшись уснуть, он встал, зажег свет и взял со стола письмо Маргарет Кроуфильд. Мама положила его туда, достав из мусорной корзинки. Он снова пробежал его глазами.
Фразы в письме часто обрывались. Было ясно, что писал его человек, находившийся в состоянии сильного душевного волнения.
«…так счастливы, когда ты родился… очень хотели мальчика… назвали тебя Питер в честь твоего прадедушки… всеми уважаемый ученый… ты и сам видишь, что похож на Холли… неважно, что говорят другие… здравый смысл… новая фаза в жизни… без предубеждения…»