Растопить ледяное сердце

Никос Алекса

Почему это случилось? Как этой хрупкой девушке удалось разбудить во мне нечто новое, доселе незнакомое? И главное — что теперь делать? Я должен отпустить ее, позволить строить жизнь, как захочется. У меня был договор с Альвиной, но ее больше нет. А с Али я не имею права требовать выполнения обязательств.

Я должен руководствоваться разумом в этой ситуации. Следует дать девушке денег на первое время, помочь с обустройством в Рэгнолде и забыть ее. Она не заслуживает того, чтобы безуспешно пытаться пробить мой лед, пока сама не подчинится ему,

потеряв всю свою внутреннюю суть.

Таково проклятие рода — мужчины не способны испытывать чувства, а их избранницы лишаются эмоций спустя некоторое время после брачного обряда. Этот нежный цветок не должен быть заморожен. Лучше пусть ненавидит меня, чем лишится своего горячего бьющегося сердца, открытого к окружающим.

Но отчего в груди появляется новая, непривычная для меня боль, когда я думаю об этом? Неужели это откликается мое сердце, которое, оказывается, способно что-то испытывать? Я не могу, не хочу отпускать от себя то единственное, чем начинаю дорожить. Как я могу добровольно лишиться той, что внесла настоящую бурю в мертвый штиль моей души?

Наблюдаю, как Хакон проводит свои манипуляции, пытаясь заставить себя выбрать верный путь. Я обязан пересилить собственное эго, выбрать то, что будет лучше для Али, перестать удерживать ее возле себя.

— Райнхольд… — слетает тихо мое имя с алых губ, а я, словно безумец, кидаюсь к кровати и аккуратно беру девушку за руку.

— Я рядом, Аля.

— Хорошо, — улыбается она, не открывая глаз.

Как я могу отпустить? Не могу, не хочу, не готов. Драуг побери!

— Хакон, что с ней?

— Я не знаю, — качает головой лучший лекарь королевства, — Кажется, это просто обморок, перешедший в глубокий сон. Ты побудешь здесь или вернешься к сестре?

Со стороны может показаться, что это нелегкий выбор, но для меня он слишком очевиден.

— Здесь, — отрезаю я, ложась на кровать рядом с Алевтиной. — Проследи, пожалуйста, чтобы с Вивьен все было в порядке и доложи, когда все закончится.

— Сделаю, — отвечает Хакон, наблюдая, как я осторожно устраиваю голову Али на своей груди. — Я вижу перемены в тебе, Райнхольд.

— Это плохо?

— Отнюдь, друг мой, — улыбается лекарь и тихо затворяет за собой дверь.

Алевтина

Распахиваю глаза, выбравшись из обволакивающей мягкой темноты, и сразу понимаю, что вновь лежу с герцогом в одной постели. Однако, это уже входит в привычку. Быстро смыкаю веки, делая вид, что еще не пришла в себя. Я не знаю, о чем говорить. Не хочу вспоминать произошедшее.

— Я видел, что ты проснулась, — тихо произносит Райнхольд. — Как себя чувствуешь?

Тяжело вздыхаю, понимая, что придется возвращаться в действительность. Вновь открываю глаза и поднимаю голову, сталкиваясь с внимательным взглядом мужчины.

— Все нормально, спасибо. Наверное, перенервничала.

— Хакон сказал, что с тобой все в порядке, — подтверждает Райнхольд. — Он задал вопрос, на который я не смог

дать ответа.

— И какой?

— Твои частые обмороки не могут быть связаны с тем, что ты носишь под сердцем ребенка? — спрашивает герцог вроде бы совершенно спокойно, но ощущаю, как его тело напрягается в ожидании ответа.

— Нет, — отвечаю я уверенно. — Этого точно не может быть, не волнуйся.

— Хорошо, — кивает Райнхольд, заметно расслабляясь.

— Как Вивьен? — с тревогой задаю вопрос, садясь на кровати.

— Все в порядке. Родила прекрасного мальчика, — приподнимает уголки губ герцог. — Сейчас она отдыхает.

Облегченно выдыхаю, поняв, что все мои опасения были напрасными, навеянными горьким опытом прошлого.

— Расскажешь, почему тебя так взволновала эта ситуация? — непривычно мягко задает вопрос Райнхольд, присаживаясь на кровати позади и заключая меня в кокон объятий.

Колеблюсь несколько секунд, прежде чем начать.

— У меня есть сестра. Она родилась, когда мне было пятнадцать, — дальше становится сложно говорить, закрываю глаза, откидывая голову на сильное плечо. — Моя мама… Ей так же, как и Вивьен, стало плохо за столом во время обеда. Мы были в доме вдвоем, я не знала, что делать, а мама уверяла меня, что все в порядке. До вечера я просидела рядом, держа ее за руку, пока не заметила, что простыни под ней начали пропитываться кровью. Потом мама потеряла сознание.

Судорожно вздыхаю, вновь переживая тот страшный день, который стал началом конца для моей некогда дружной семьи.

— Я никогда больше не испытывала такого ужаса, — признаюсь я, когда мужчина сильнее сжимает меня в объятиях, даря нужную сейчас поддержку. — Врачи добирались долго, мама теряла кровь. В больнице ее увезли на срочную операцию, не давая никаких прогнозов. И мама, и сестра выжили, но… Сестра родилась с серьезными патологиями. А отец… Он сказал мне тогда, что это я виновата в болезни сестры. Что я должна была вызвать врачей раньше. И я знаю, что виновата… Из-за меня маленькая девочка каждый день страдает, испытывая сильнейшую боль.

Замолкаю, ощущая, как слезы катятся по щекам. Я никому и никогда не рассказывала о том дне, о лежащей на моих плечах железобетонным грузом вине.

— И мама, — провожу ладонью по мокрой щеке. — Она тоже сказала, что виновата я, отцу она почему-то представила совсем другую версию событий, в которой она корчилась от боли и не могла добраться до телефона, а я равнодушно смотрела на её муки, не вызывая врачей. Я сказала папе правду, но он поверил ей, а не мне. Я пыталась поговорить с мамой, но она настаивала на своей версии событий. Возможно, ей было так легче переживать боль, но я не понимаю, почему она так поступила в тот день. Моя сестра была желанным ребенком. Да, роды начались немного раньше срока, но мама ждала их. Зачем она тянула время, говоря, что ничего не происходит? Неужели не понимала, что делает хуже своему ребенку? Или у нее случилось какое-то помрачение рассудка?