Растоплю твое сердце

– Сиена Линн, вы арестованы за незаконное владение магией, – объявил мужчина в черной широкополой шляпе. У него было злое, хищное лицо и улыбка, от которой мурашки бежали по спине. Одет в кожаный плащ по щиколотку и сапоги до колен. Натертые до такого блеска, что в них отражался огонек масляной лампы, висевшей у двери. С массивных подошв стекала вода. За окном стоял декабрь, и в городе уже выпал первый снег.

– В-вы ошиблись адресом, – сглотнув ком в горле, соврала я. – Меня зовут Кэтрин Стар. Я работаю подмастерьем в швейной лавке

и не знаю ничего о магии.

Мужчина перешагнул через порог моей квартирки, и за ним вошли двое бугаев. На них были синие мундиры с серебряными пуговицами, на которых красовался герб императорского дома – феникс с пламенными крыльями. Жандармы Седьмого отделения, занимающегося поиском нелегальных магов. А в черном, стало быть, экзорцист. Только им разрешалось не носить форму.

В прихожей не осталось места, и мне пришлось отступить в сторону единственной комнаты.

– Ошиблись, говорите, – мужчина пронзил меня острым взглядом. – А это что?

Он сунул руку за пазуху и извлек скатанный в трубочку листок.

Я догадывалась, что на нем. Моё лицо, нарисованное с удивительной точностью. Зелёные глаза, темные волосы, ниспадавшие легкой волной. И обещанная награда в две моих швейных зарплаты.

– Это не я, – продолжила я врать, едва глянув на свой портрет.

Как они меня нашли? Я ведь так старалась быть осторожной. И как теперь выбраться?

Моя квартирка была на втором этаже прямо над лавкой. Можно выпрыгнуть в окно, но вот получится ли уцелеть? Снега еще толком не насыпало, чтобы рассчитывать на мягкое приземление.

Я невольно посмотрела в окно. Одна из створок была приоткрыта, впуская морозный воздух. Мужчина в черном проследил мой взгляд.

– Даже не думайте, – сухо сказал он. – Если не разобьетесь, то внизу вас все равно схватят наши люди.

Ну надо же, сколько жандармов привели для ареста одной меня. Впрочем, это их третья попытка, а Седьмое отделение не любило проигрывать.

Первые признаки пробуждающейся во мне магии заметила моя гувернантка, когда мне было девять. Я пыталась вылепить из глины лошадку, но у меня никак не получались ноги. То слишком тонкие, так, что подгибались, то слишком толстые и некрасивые. Перепробовав и так и сяк, я разозлилась и бросила поделку на пол, где та неожиданно вспыхнула сиреневым пламенем.

– Батюшки! – воскликнула мадам Жозефина. – Ведьма!

И подобрав юбки, выбежала из дома.

Тушить огонь пришлось мне самой. Накрыла его скатертью и затоптала. А потом остаток дня сидела в углу и тряслась, боясь, что скажут родители.

Они держали несколько галантерейных лавок и всегда работали допоздна. Я их почти не видела, оставленная под присмотром гувернантки. А родители, видимо, чувствуя за это вину, откупались от меня подарками. Жизнь была даже и неплохой, только мы друг друга почти не знали.

– Сиена! – позвала с порога мама таким тоном, что я все поняла. Мадам Жозефина им рассказала. И как выяснилось, не только им.

– Сюда скоро приедут из Седьмого, – протараторил мой отец. Никогда прежде я не видела его таким испуганным.

– Одевайся, мы уходим, – скомандовала мама и, схватив меня за руку, потянула к выходу.

Я даже не успела с собой ничего взять.

Отец

поймал на улице извозчика, и меня спешно отвезли в деревню к двоюродной бабушке.

Хотя мои родители были весьма состоятельны, мы не были дворянами. Только благородным разрешалось пользоваться магией и обучаться ей в дорогих академиях. Всех же остальных, кому не повезло родиться с запретными силами, превращали в «усмиренных». Живых мертвецов, послушных системе.

Магия исходила от эмоций, и поэтому их лишали в первую очередь. После обряда «очищения», усмиренный был не способен ни любить, ни ненавидеть. Он становился еще одной шестеренкой в гигантском механизме империи. Усмиренные по-прежнему могли работать, сохраняя интеллект и большинство навыков, не связанных, например, с искусством. А вот бунтовать их не тянуло. Власть это по понятным причинам полностью устраивало.

Расставшись с родителями, я их больше никогда не видела. Зато у бабушки прожила несколько спокойных лет. Я помогала ей по хозяйству, ухаживала за скотиной и, как могла, избегала общения с другими детьми. Я не разрешала себе дружить, ни тем более влюбляться.

Соседские дети иногда дразнили меня за нелюдимость, обзывались, швырялись шишками и даже камнями. Но мне удавалось сохранять хладнокровие и не реагировать. Я даже гордилась своим благоразумием и самоконтролем. Лишь бабушка иногда грустила, глядя на мое одиночество, и приходилось уверять ее, что все в порядке. А заодно и себя.

А магия между тем все росла. Теперь я ее чувствовала, струившуюся по жилам и такую горячую, что я никогда не мерзла. Даже в сильную стужу могла ходить без куртки. Правда, старалась этого не делать, чтобы никто не заподозрил неладное.

Беда случилась, когда мне было шестнадцать. В тот единственный раз я дала слабину, и магия из меня все же вырвалась.

Было начало июня. К нам в деревню приехал паренек из города. Худой и длинный, как жердь, в круглых очках и мешковатой одежде. Его звали Патрик. Он навещал дальних родственников и собирался прожить в деревне всё лето. Я часто видела его с мольбертом и красками.

Патрик неплохо рисовал и готовился поступать в художественную школу. Вставал он ни свет ни заря и шел к реке. Рисовал бесконечные восходы и закаты, пытаясь поймать «нужное настроение». Мы виделись, когда я набирала воды или занималась стиркой. Поначалу мне не хотелось с ним разговаривать, но он был так приветлив и прост в общении, что постепенно я к нему прониклась.

Патрик рассказывал мне о живописи и показывал, как рисовать, как правильно подбирать кисточки, смешивать краски до нужной густоты и как видеть в природе то, что незаметно обычному глазу – мгновение истинной красоты. Его-то он и пытался изобразить, переводя холсты снова и снова.

В то злополучное утро Патрику это наконец удалось. Он разбудил меня стуком в окно и принялся показывать картину прямо сквозь мутное стекло. Пока я одевалась и приводила себя в порядок, двор бабушкиного дома наводнила кучка деревенских. Они начали дразнить Патрика, отобрали картину и принялись швырять ее друг другу. Бедный парень пытался ее отнять, но у него никак не получалось. В итоге он запутался в собственных шнурках и упал.