Равная солнцу
Шрифт:
— Мог он раскрыть наши замыслы?
— Нет. Тогда он прислал бы шахскую стражу и уж не спрашивал бы позволения.
Мирза Салман не заставил себя ждать. Явился он с единственным слугой вместо обычной большой свиты, сопровождающей великого визиря. Сердце мое зачастило, когда я разглядел несколько волосков, выбившихся из его всегда безупречного тюрбана. Я проводил его на мужскую сторону занавеса в бируни Пери, а затем отступил, чтоб лучше видеть.
— Досточтимый слуга державы, приветствую ваш приход. — Низкий, сладостный голос царевны заполнил разгороженную комнату.
— Царевна, — угрюмо
Мое сердце взмыло на крыльях надежды.
— В самом деле? — удивленно спросила Пери. — А когда он лег?
— За несколько часов до рассвета. К середине утра свита, как обычно, ждала его появления перед покоями, но оттуда не доносилось ни звука. Они не знают, что делать.
— Кто-нибудь стучал в двери?
— Нет. Они боятся побеспокоить его.
— Во имя Бога! — сказала Пери, повысив голос, что прозвучало тревогой. — А если он заболел? Вы должны немедленно постучаться.
— А если отклика не будет?
— Выломать дверь и сказать ему, что сделали это по моему приказу. Идите немедля и возьмите с собой моего визиря, чтоб он мог рассказать мне, что случилось.
Я снова ощутил пламя в паху.
— Чашм, — отвечал мирза Салман и откланялся.
Я последовал за ним и его слугой за порог дома Пери. Он не сказал, куда шах ушел спать, но пересек двор, дошел до дома Хассана и громко забарабанил в деревянную дверь. Ее открыл тот слуга, который обычно встречал торговцев. Мы вошли во внутренний двор, который я столько раз видел с крыши Пери. Слуга проводил нас вглубь дома, до здешнего андаруни, самой сокровенной его части. Мебель была роскошная, но я не мог разглядывать ее.
Когда мы добрались до комнат, примыкавших к спальне, нас приветствовал шахский лекарь Хаким Табризи, а с ним два самых высокопоставленных амира кызылбашей — дядя Исмаила, Амир-хан-мосвеллу, и новый вождь остаджлу Пир Мохаммад-хан. Спальня шаха располагалась за толстой резной деревянной дверью, к которой не смели приближаться даже амиры.
Поздоровавшись с ними, мирза Салман спросил:
— Никаких знаков?
— Нет, — сказал Амир-хан.
— Возможно ли, что свет вселенной уже отбыл через другую дверь?
— Тут лишь одна дверь, — сказал Хаким Табризи.
— В таком случае по приказу самой родовитой жены крови Сафавидов я собираюсь постучать.
Глаза мужчин выкатились от благоговейного страха; никто из них явно не посмел беспокоить Исмаила. Мирза Салман прошествовал к двери и дважды почтительно стукнул. Мы долго ждали, но ответа не было. Он стукнул снова, на этот раз потверже, и, когда ответом снова была тишина, забарабанил кулаком. Я преисполнился надежды и страха.
— И что теперь? — поинтересовался Амир-хан.
— Тихо! — прервал его мирза Салман. — Слушайте.
Донесся слабый звук, похожий на овечье блеяние.
Мне показалось, кричали: «Помогите!» Шаха ли это голос?
— Хассан-бег, это вы? — позвал мирза Салман.
— Д-д-две-е-ерь! Помогите!..
Мирза Салман кивнул «четырехплечему», шахскому стражнику, и тот обрушил железную булаву на створку, загудевшую от удара. Дерево начало щепиться и
— Свет вселенной, вы слышите меня? — позвал Хаким Табризи.
Когда ответа не прозвучало, он бережно сдвинул покрывало с лица шаха. Глаза его были закрыты, рот чуть приоткрыт. Лекарь нагнулся над ним и приложил ухо к груди:
— Сердце еще бьется, но очень слабо.
Мое собственное сердце упало, как валун в реку. Неужели яд не сработал?
Мирза Салман храбро стянул покрывало с той стороны кровати, где лежал Хассан. Он не посмел сделать то же с шахом, который мог быть одет не совсем должным образом. Хассан, облаченный в желтую паджама, [3] лежал на боку.
3
Слово «пижама» является европеизированным иранским словом «паджама» — домашняя одежда.
— Во имя Бога, что случилось? — Мирза Салман тормошил Хассана, который не мог шевельнуться.
— Не могу д-д-двинуться… ноги… — просипел Хассан. Смуглая кожа на его красивых скулах выглядела сейчас тусклой и дряблой.
Рассказ о случившемся занял изрядное время — Хассан едва мог говорить. Он объяснил, что ночью шах проглотил несколько шариков опиума, а также обильно поел и несколько раз лакомился халвой. Когда они вернулись, шах потребовал свои пилюли. Коробочка была полна, однако печати Хассана там не было. Хассан посоветовал шаху воздержаться, но тот настаивал, и Хассан принял лекарство первым, дабы увериться, что все в порядке. Ничего плохого не произошло, и шах принял три пилюли, а потом они пошли в постель. Хассан не мог проснуться, пока не услышал стука в дверь.
— Какая нелепая история! — заметил мирза Салман. — Кто, кроме вас, мог еще его отравить?
— 3-з-зачем? Я бы с-с-слетел из поднебесья быстрее падающей звезды… Делайте со мной что хотите, но это правда…
Мирза Салман обошел кровать так, чтобы Хассан не мог его видеть. Вытащив маленький кинжал, он ткнул острием в бедро Хассана. Закапала кровь, испачкавшая его желтую паджама. Хассан не пошевелился.
— Он говорит правду, — объявил лекарь.
— А что с шахом? — спросил мирза Салман.
— Все, что мы можем сделать, — это молиться за его выздоровление, — сказал лекарь.
Безмолвно я выругал лекаря Халаки, пообещавшего составить неодолимый яд.
— Ему удобно? — спросил мирза Салман.
— Он сейчас ничего не чувствует, — ответил Хаким Табризи.
— Давайте проверим пилюли. Где они?
— П-подушки… — прошептал Хассан.
Мирза Салман принес шкатулку и открыл ее:
— Четырех нет, как вы и сказали. Теперь мне нужно животное.
Слуга был отправлен на улицу и быстро вернулся с тощим котом, желтоглазым, в длинной серой свалявшейся шерсти. Кот громко урчал и был голоден. Во имя Господа! Если он сожрет пилюлю, то непременно подохнет, и тогда все поймут, что здесь отрава. Я отер лоб, взмокший, хотя тут было холодно.