Равнение на президента!

Серегин Михаил Георгиевич

– Ты даже и не думай, – пробурчал он.

– Какой ты стал отвратительный, с тех пор как тебе дали младшего сержанта, – запищал Валетов. – Чего это я должен тут корячиться?

– А чего это я должен? Целый ефрейтор, и должен корячиться, – возмутился Резинкин. – Ты че – благородный? Ты если попал сюда, давай служи. Нечего выкобениваться. Почему мы должны вдвоем с Лехой еще и за тебя пырять?

– Потому что я слаб от природы.

– Ты говнист от природы, – поправил его Простаков и шутливо дал пинка под зад Валетову, который успел пролететь по воздуху пару метров, прежде чем вновь коснулся земли.

Зимнее солнышко поднималось все выше. Утренний морозец ослабевал, и работать

было одно удовольствие. Тем более что кучка быстренько таяла, и уже через полчаса Простаков представил себе, как еще немного – и он тащится в парилке, забывая о местном суровом солдатском быте.

* * *

Мария Поликарпова сидела на кухне собственного дома и курила, изредка прикладываясь к рюмке с водкой. Перед ней на столе лежали семейные фотографии, собранные за семь долгих лет проживания вместе с ее мужем Витей, – с этой сволочью, с этой скотиной! – посмевшим променять ее, Машу, на какую-то блядушку, которая уже успела дать всему Чернодырью. Только вот Вите ее не давала до прошлого месяца, а потом и ему дала. И Витя прям повелся на эту бэ!

Она снова приложилась к рюмке и затянулась. И за что ей такая жизнь? За что? Ведь она все делала: и готовила, и стирала, и еще на кооператив пахала. А теперь этот Витя, сволочь, оставил, главное, ей все, альтруист, еб, и ушел к этой Свете, к этой бэ блондинке! Жирная, прыщавая свинья! И чем она смогла покорить ее Витю?

Налив себе еще из бутылки, Маша принялась рвать все семейные фотографии в клочья. Она брала карточку, несколько мгновений смотрела на нее, а потом раздирала на куски. После чего наступала очередь следующей и далее, и далее. Так она тешила себя до тех пор, пока не разодрала всю имевшуюся у нее память.

На некоторое время ей стало легче. Но потом Маша ощутила вначале тоску по ушедшему Вите, а потом и приступ ярости. Она встала и огляделась по сторонам – на полу во множестве были разбросаны мелкие кусочки фотографий. Как жаль, что больше нечего рвать. Вся прошлая жизнь осталась позади. Теперь ее волновал только один вопрос: кто же ответит за все то, что случилось с ней, кто ответит за случившийся разрыв между ней и некогда ненаглядным Витенькой.

Она подошла к шкафу, где лежал небогатый ее гардероб, и выдвинула большой нижний ящик, в котором зачехленным лежало ружье мужа и несколько пачек патронов к нему. Расчехлив оружие, она быстро собрала охотничью двустволку и вставила в стволы пару патронов. Затем вскинула ружье и прицелилась на косяк. Потом медленно перевела стволы на часы, а затем и дальше – на их семейную фотографию, где они, молодые и красивые, обнимаются сразу после того, как поставили свои подписи в загсе.

– П-бых! – прошептала она одними губами, опустила ружье, подошла к стене, сорвала фотографию в стеклянной рамке и бросила ее на пол.

Стекло разбилось вдребезги, что доставило ей удовольствие. Оскалившись, она задумалась. Отстегнула цевье, отделила стволы от приклада и все сложила в неприметную хозяйственную сумку. Потом посмотрела на себя в зеркало и едва заметно улыбнулась. Стала причесываться и поправлять на себе одежду.

Сегодня ее день. И она докажет это всем и каждому – ни у кого не останется сомнений, что нельзя этим паршивым кобелям просто вот так вот брать и бросать женщину, и уходить к другой. Сегодня все будут говорить только о ней, о ее горе и о нахале Вите, бросившем ее ради какой-то бляди.

* * *

Протопоп Архипович, пребывая в прекраснейшем расположении духа, подъехал на своей навороченной «Волге» к воротам бани, где его уже поджидал Толя. Поздоровавшись, Шпындрюк с дубовым веником под мышкой и сумкой,

набитой пивом и чистой одеждой, вошел в большие двери бани. Сразу же свернул направо в мужское отделение, где стал, как и большое количество моющихся в этот субботний день, раздеваться, оставаясь, собственно, в чем мать родила, если не считать, как уже упоминалось выше, очков и здоровой золотой гайки. Шпындрюк не забыл справиться у банщика насчет уголька.

– Ничего, солдатики разгружают, – поблагодарил Толя, кланяясь.

– Вот хорошо! – обрадовался Шпындрюк. – Ну что, пойдем посмотрим, как там у тебя дела с парко€м.

– Парок сто€ящий, – заверил Толя.

– Да я и не сомневаюсь. – Шпындрюк вошел в зал. Мужиков на этот час было достаточно много, так как многие просто-напросто пришли заверить свое почтение и уважение главе администрации. Строго говоря, простых в этот час в бане не было. Здесь были главы сельских кооперативов, агрономы, директор школы также пришел помыться с начальником, завмагазинами, начальник местной милиции, ну и так далее и тому подобное. В общем, в бане собрался весь бомонд.

Поблагодарив главного автоинспектора района за поданную ему шаечку, Шпындрюк прошаркал вперед, и ему тут же два завмага освободили местечко и тазик. Сев на мраморную лавку и почесавшись, Шпындрюк посмотрел на краны с холодной, горячей водой. Банщик Толя засуетился:

– Водички замешать?

– Замешай, – распорядился Протопоп Архипович, почесывая толстое, волосатое пузо.

Банщик метнулся выполнять просьбу. Ведь только благодаря воле и желанию Шпындрюка баня стала таким прекрасным учреждением в этом чернодырьевском болоте. Здесь было не стыдно помыться не только главе района, но и губернатору, а может быть, даже и английской королеве. Везде чистота, порядочек, деньги немалые брошены на ремонт. В холле работает бар, где всегда можно взять пивка. Даже есть бильярд, за который, правда, платить надо, но мужики платят, те, что побогаче. А уж присутствующая сегодня публика, так она играет на этом бильярде бесплатно, потому как не может себе позволить платить. И не потому, что денег нет, а просто неприлично платить бане за бильярд наравне с простыми гражданами.

Подошел хозяин местных аптек, в руках держит тазик с горячей водой:

– Ножки будете парить, Протопоп Архипович? Горчички уж подсыпал для цвету, ну и так, чтоб пожгло немножко.

– Ставь, – распорядился Шпындрюк и тут же опустил ноги в таз. Мысли его не улетали далеко из помещения. Он глядел на всех этих людей с некоторым прищуром и любовался их заискивающими взглядами. Казалось, что каждый пытается облизать его с расстояния в несколько метров и при этом доставить наилучшее удовольствие.

Подошел банщик с водичкой. Сунув брезгливо палец в тазик, Шпындрюк помешал им воду, затем опустил туда холеную ладошку.

– Ниче, нормально, – похвалил он, плеснул на себя пару раз, вынул ноги из таза и направился в парилку. – Давай, Толя, побалуй-ка меня парком. Да и не забудь веничком отходить, – покряхтывал Шпындрюк.

Когда глава скрылся за толстой дверью из лиственницы, мордатый и пузатый начальник милиции провел сырой рукой по лицу и выдохнул:

– Эх, и матерый зверюга, эх, и матерый! Видели, как смотрит, как смотрит, а? Ведь каждого зажать здесь может, каждого. А все вроде пока по шерсти гладит, по шерсти; все принимает от нас, – отдуваясь, продолжал причитать начальник. – Ну хоть бы в хорошем настроении был. Вот ведь, мужики, помните, как заведено: если сегодня хорошо попарится, полгода до летнего посещения будет в хорошем настроении, а если все плохо пойдет, так, считай, следующие полгода мучиться будем со всякими его зае... извините, причудами.