Рай и ад. Великая сага. Книга 3
Шрифт:
– Я бы сгорел от стыда, если бы затосковал по убийству людей.
– Не по убийству. По обостренному чувству жизни, как будто идешь по краю обрыва. Нет ничего постыдного в таком признании, если это правда. Тем более что все скоро пройдет.
Джордж кивнул, хотя и не поверил ей. Близкое к отчаянию чувство казалось слишком мощным.
– Через несколько недель дом совсем опустеет, – сказал он. – Уильям уедет в Йель, Патриция вернется в Бетлехем, в свою моравскую школу.
Она провела прохладной ладонью по его заросшей щеке:
– Родителям всегда грустно, когда дети покидают их впервые…
Под жарким вечерним ветром они поднялись на холм за Бельведером. Слева внизу открывалась внушительная панорама завода Хазардов; доменные печи озаряли небо ярко-красным светом.
Неожиданно тропинка привела их прямо к тому месту, которого Констанция предпочла бы избежать, потому что оно символизировало отчаяние. Они оказались у большого кратера, оставшегося после падения метеорита весной шестьдесят первого года, перед самым началом войны.
Джордж наклонился над краем кратера:
– Ни травинки. Даже сорняки до сих пор не выросли. Неужели земля навсегда отравлена? – Он посмотрел на тропу, бежавшую выше по холму. – Наверное, Вирджилия шла именно здесь, когда украла все серебро из дому.
– Джордж, не надо вспоминать только плохое.
– А о чем хорошем я могу вспоминать? Орри мертв. Том Хасслер бродит по улицам с помутившимся рассудком и уже никогда не поправится. Мы не слишком старались предотвратить эту войну и теперь получили то, что заслужили. Все вокруг твердят, что дело Юга проиграно. Что ж, значит, и дело Америки тоже. И нашей семьи. И мое.
Заводские трубы выбрасывали искры в ночное небо. Констанция обняла мужа:
– Как бы мне хотелось развеять эти твои чувства! Не могу видеть, как ты страдаешь!
– Прости. Мне и самому стыдно, что я так распустился. Это не по-мужски. – Он едва слышно выругался, уткнулся лицом в теплую шею жены и пробормотал: – Но я ничего не могу с собой поделать.
Констанция молча молилась Богу, в которого искренне верила. Она просила Господа прогнать тяжкие мысли из головы Джорджа и облегчить ту непосильную ношу, которую он сам на себя взвалил. Или хотя бы не добавлять новые, пусть даже самые маленькие. Она боялась, что иначе Джордж просто не выдержит.
Они долго стояли обнявшись на пустом склоне холма рядом с мертвым кратером.
ТЕТРАДЬ МАДЛЕН
Август 1865-го. Она здесь – мисс Пруденс Чаффи из Огайо!
Ей двадцать три, она очень крепкая (родом из фермерской семьи) и без всякой жалости к себе называет себя некрасивой. Это правда. У нее круглое лицо и полноватая фигура. Но при всей внешней невзрачности от нее исходит какой-то чудесный свет. Что бы она ни говорила и что бы ни делала, во всем чувствуется удивительная преданность делу, как у тех редких и достойнейших людей, которые делают этот мир лучше, чем он был до их появления.
Ее отец наверняка был особенным человеком и не считал, как все остальные, что образование юных девушек никому не нужно и даже опасно, так как высшая математика чересчур утомительна для женского мозга, естественные науки слишком нескромны, а такие дисциплины, как
С собой мисс Чаффи привезла саквояж с одеждой, Библию, «Путешествие Пилигрима в Небесную страну» Джона Баньяна и с полдюжины синих книжечек Макгаффи [8] .
8
Иллюстрированные антологии детского чтения Уильяма Макгаффи получили огромную популярность с 1830 г., а в некоторых школах Огайо используются и в настоящее время.
В первый же вечер, когда мы сидели за скудным ужином, состоящим из горстки вареного риса, я постаралась честно предупредить ее о тех трудностях, с которыми нам придется столкнуться, и в первую очередь о недовольстве соседей, на что она мне ответила:
– Миссис Мэйн, я молилась как раз об этом. Ничто не собьет меня с пути. Я ведь одна из тех немногих счастливчиков, о которых святой Павел написал в своем Послании к римлянам: «Он, сверх надежды, поверил с надеждою». Я приехала сюда учить, и я буду учить.
Орри, мне кажется, я нашла человека, которому смогу по-настоящему доверять, и друга.
…Пруденс продолжает удивлять меня. Повела ее этим утром к будущему зданию школы, его уже строят на полпути к заброшенному поселку рабов. Линкольн, наш самый последний нанятый рабочий из бывших рабов, покрывал крышу кипарисовой дранкой, изготовленной вручную. Пруденс заявила, что это ее школа, а значит, она должна участвовать в работе, тут же завязала юбку узлом между ногами и полезла вверх по лестнице. Линкольн выглядел ошеломленным и смущенным, хотя быстро опомнился, когда она принялась заколачивать гвозди, как будто для этого родилась. Я потом спросила, откуда у нее такие навыки.
– Папа научил. Он чувствовал, что я должна быть готова к любым неожиданностям в этой жизни. Думаю, он просто считал, хотя и никогда не говорил об этом, что на таком гадком утенке, как я, да еще с аболиционистскими идеями, ни один мужчина не захочет жениться. Но на самом деле я могу выйти замуж. Я ведь вам уже говорила, что надежда – это главное. Так или иначе, быть мне замужем или нет, но плотницкое дело все равно пригодится. Да и вообще, учиться всегда полезно. Вот почему я решила учить сама.
…Утром ходила в лавку братьев Геттис, не была там с тех пор, как они снова открылись. Пухлый и белокожий мистер Рэндалл Геттис приветствовал меня, выйдя из-за прилавка.
Свидетельства его литературных притязаний были нарочито выставлены на видном месте на полу, в старом деревянном ящике. Подержанные сборники По, Кольриджа, романы Гилмора Симмса, наверняка выкупленные у какого-нибудь обнищавшего землевладельца. Но кто здесь их будет покупать, даже по пять центов, представить не могу.