Рай начинается вчера

Пустобаев Геннадий

– Сам не знаю, Михалыч, что накатило! – вдавил он окурок в пепельницу. – Как-то не по себе. Выговориться захотелось! Да и Мухтар… Черт бы его побрал! – оборвал он разговор.

– Да брось ты, Гриша!.. Мухтар… Вот тетя Паша найдет тебе жену! Народит та тебе ораву, и тогда некогда тосковать тебе будет, – полушутя сказал я, похлопав его по руке.

Все в доме знали, что тетя Паша вполне серьезно искала Григорию жену.

– Ну, если тетя Паша взялась за дело, то я тогда спокоен! – вяло улыбнулся Гриша и опять замолчал.

Молчал и я. А дождь

все стучал и стучал по автомобилю, и казалось, что летим мы в темном пустынном небе неведомо куда: навстречу неведомой судьбе.

До встречи оставалось пять минут.

– 4 -

Наши

Проблеск света был почти невидим. Стараясь разглядеть его через дождливую мглу, я немного подался вперед.

– Едут? – пошевелившись, тихо спросил Григорий.

– Не пойму, – неуверенно ответил я. – Вроде… Да и пора им уже появиться… Если…

– Что «если», Михалыч?!! – перебил он меня.

– Если это не подстава, Гриша… Тогда не появятся… Перебьют из посадки, и кранты.

– Так шерстили-то посадку, – напрягся Григорий.

– Ты что, Гриша, – усмехнулся я, – шерстили!.. В окно глянь…

За окнами автомобиля стояла дождевая стена.

– Пойду-ка пройдусь… Сам проверю, – положив руку на автомат, сказал он.

– Да брось ты, Гриша! «Пройдусь! Проверю!» Что это теперь даст! Через минуту сваливаем, если не появятся, – раздраженно ответил я, вглядываясь до боли в глазах в темноту, стараясь увидеть свет.

Вскоре свет, вновь мелькнув, исчез и через мгновенье, появившись, с каждой секундой становился все ярче.

«Кажется, едут!» – отметил я про себя, с облегчением вздохнув.

– Едут, Михалыч! По-моему, проехали балку, – тоже увидав свет, уверенно сказал Гриша.

– Вижу, – ответил я, слегка опустив стекло.

Брызги дождя, попадая в салон, приятно освежали лицо. Перебивая шум дождя, захрипела рация: «У нас «гости». Темная «шаха»… В машине, вроде, двое… Плохо видно», – услышал я спокойный голос Алексея.

– Понял! – ответил я. – Алексей, как станут, блокируйте их сзади. Проверь салон и багажник. И осторожней, Леша! Осторожней!

– Да, – кратко ответил он, отключив рацию.

Закрыв окно, я мигнул фарами, подавая сигнал медленно подъезжавшей машине. Она тотчас резко остановилась метрах в двадцати от нас, и я увидел, как нам несколько раз быстро мигнули в ответ.

– Гриша, – внимательно наблюдая за машиной, сказал я, – ты, смотри, со своей тоской на рожон зря не лезь! У меня в багажнике медалей нет.

Григорий не ответил, смотря, как, преграждая подъехавшей машине путь назад, на дорогу медленно выползал джип охраны.

Сквозь струи дождя, клубящегося в свете фар, я видел, как, выйдя из джипа, Алексей и охранник с автоматом на изготовке с двух сторон осторожно подошли к «шахе» и, открыв двери, заглянули внутрь.

– В салоне двое, – вновь захрипел в рации голос Алексея.

– Обыщи их. Пропустишь одного, – приказал я ему.

– Понял, –

ответил он мне и, что-то сказав сидевшим в машине, немного отошел вбок.

Из машины вышел человек и высоко (явно кривляясь) поднял вверх руки. Внимательно наблюдая за ними, я видел, как Алексей ловко ощупал его.

– Чисто! – прохрипел он в рацию.

– Пропусти, – продолжая наблюдать сказал я.

Опустив руки, человек, нахохлившись, засеменил в нашу сторону. В нем я сразу узнал своего старого знакомого и бывшего лагерного «собрата» по моей последней отсидке, Лешу-Писаря. В его вихляющей походке, отведенных чуть в сторону неестественно длинных руках было нечто карикатурное. При виде его складывалось впечатление того, что большая обезьяна вела за руку пытавшуюся вырваться маленькую шкодливую обезьянку.

– А вот и «наши»! – скривился я. – Никак сам Лешик-Писарь собственной персоной! Не ожидал?!! – взглянул я на Гришу.

– Пересяду-ка я назад, Михалыч! – тихо сказал Григорий.

– Не стоит, – остановил я его. – Думаю, он шустрить не станет. Не его расклад. Послушаем, что толковать будет. Но гляди за этим «рысаком» в оба!

Обернувшись вполоборота, я смотрел за тем, как в салон вскользнула сухощавая фигура Лешика. В приглушенных лучах вспыхнувшего в салоне света наши взгляды встретились, и на мгновение мне показалось, что он, увидав меня на водительском сидении, замешкался. Но дверь закрылась, и свет погас, скрывая от меня едва уловимое разочарование в его глазах.

С Лешей-Писарем судьба свела меня давно. К нам в лагерь он попал из психушки, где проходил обследование за то, что у ресторана изрезал человека опасной бритвой «Москва», с которой никогда не расставался. «Своих, – скалился он, – родной бритвой «писать» надо, а не каким-нибудь «Золин…хером». Своя,.. она и есть своя! …Родная!» Из-за его пристрастия носить опасную бритву его еще звали Ленчик-Москва.

Хотя я и был вынужден с ним постоянно общаться, в «золотых» мы так и не стали. Патологическая жестокость и дубоватая внешность вызывали во мне неприятные чувства, что никак не способствовало нашему сближению.

Среднего роста, с подвижной суховатой фигурой и неестественно длинными руками, он действительно напоминал обезьяну. Глубоко посаженные блеклые глазки и густые волосы цвета пакли, как бы прилепленные к его узкому лбу, дополняли это сходство. Выбитые-перевыбитые в жестоких драках кисти его рук напоминали мослы. Множество шрамов зарубками белели на его исколотом наколками теле. Был он вспыльчив, злопамятен и хитер, что делало его очень опасным. Его боялись многие, но я не боялся, и он, видимо, чувствуя это, проникался ко мне неким почтением зверя, чувствующего, что его не боится человек. В драках Писарь был бесстрашен до безрассудства. И хотя его не раз били смертным боем, это его ничему не учило. Никому не жалуясь, он лишь молча отлеживался, отхаркиваясь кровью, и все… И как ни в чем не бывало опять за старое. Казалось, что он был слеплен из одних только жил.