Рай начинается вчера

Пустобаев Геннадий

Тогда ночью ко мне в комнату тихо вошла моя мама. Я, скорее, не услышал, а почувствовал ее легкие шаги и, притворяясь спящим, тихо посапывал. Мама с нежностью провела по моим непослушным коротко стриженным, с едва-едва заметной сединой, волосам и тихо заплакала. Ее слезинка, а затем еще одна, упав мне на щеку, пробежали под мочкой уха, по шее, нежно щекоча кожу, так же, как и теперь. Боясь пошевелиться, я, сжав до боли пальцы своих рук, тихо лежал, стискивая зубы, чтобы не застонать. А мне так хотелось тогда взять мамины руки и поцеловать их, так хотелось стать перед ней на колени и заплакать, так хотелось попросить у нее прощения за все. …За все!!!

Но я тогда не сделал этого.

Как я сожалел потом, как сожалел, что не сделал этого. Несколько позже, внутренне осознав свой поступок, я знал, что когда, вернувшись, увижу маму, то непременно сделаю это. Но теперь все… теперь поздно!!! Теперь я никогда не увижу свою маму, которая была для меня тонкой ниточкой в темном лабиринте моей жизни, теплым огоньком, согревающим мою душу. И вот ниточка оборвалась, огонек погас, и мне стало одиноко, холодно и страшно.

«Мама, мамочка, прости, прости меня!» – жарким шепотом запоздало молил я, а слезы, щекоча кожу, все текли и текли по моим щекам, срываясь каплями со скул. И вдруг я почувствовал какое-то невидимое прикосновение, словно чья-то невидимая рука теплым ветерком коснулась моих волос. На миг мне стало легче, но в то же мгновение пропасть одиночества разверзлась в моей душе… Я окончательно осознал, что остался совсем один!

Но вскоре я получил письмо. Его написала тетя Паша, родная сестра моей мамы. Старательным полуграмотным почерком тетя Паша писала:

«Схоронила я Вареньку в хорошем месте и березки рядышком Памятничек Бог сподобит весной справлю опосля Земля пусть осядется да и деньжат подкопить надоть а там Бог даст и кабанчика забью Отмаялась любезная все тосковала по тибе Сашенька все свидеться с табою все хатела да усе пужалась не даждатися тибя усе сердцем балела вот и не смогла даждатися аты мине пиши сынок чай с тобою не чужи».

Слова тети Паши ножом вонзились в мое сердце.

Ну а дальше тетя Паша писала о своих житейских делах, как в песне:

«… У нас весна, все выгнали скотину,

Зазеленела сочная трава,

А под окном кудрявую рябину

Отец срубил по пьяни на дрова…»

Я не любил писать писем, но ей ответил. Так и началась наша редкая переписка. И вскоре я почувствовал, что с нетерпением жду от тети Паши ее нехитрые по содержанию письма. Я почувствовал, что оборванная со смертью мамы ниточка опять связалась, и вновь зажегся огонек, согревающий мою душу. Часто бессонными ночами, вспоминая маму, я с благодарностью думал о той ниточке, которую она, словно заботясь обо мне, невидимо мне протянула: «Спасибо, мама! Спасибо!» – мысленно благодарил я ее, и в полумраке барака мне иногда казалось, что я вижу ее милое лицо с нежной улыбкой на губах.

За месяц до своего освобождения я получил от тети Паши ее очередное письмо, в котором она писала:

«Квартеру вашу Сашенька забрали у жеки Варя никаго не хотела прописывать тебя ж ждала мебели ваши Саша я што продала што за так отдала вещи каки Варины забрала не оставлять же их Саша сынок не жалься за квартеру ко мне приижай хватит тибе баланду утую казенну то хлебать пора и за ум братся ты не старый ишо ж я за работу хлопочу тибе мине Митрич обещался он слесарем и сварным у жеки и ему надобен помошник каво ни берут усе пиют заразы а ты ж у нас непиющий мине и Варенька не раз хвалилася да и приглядеть за табою абищалась я Вареньке перед кончиной то будешь мине родным сыном места нам удвох хватит».

Читая нехитрые строки тетиного письма, я невольно улыбнулся, представив хари моих коллег по «воровскому цеху», когда узнали бы они, что я, коронованный авторитет, ношу драную брезентовую сумку с коцаным инструментом за неким таинственным слесарем ЖЭКа по имени Митрич!

О том,

что наша квартира отошла государству, я не переживал, так как и не собирался возвращаться в свой дом, где все соседи знали меня и, внутренне осуждая за мои «подвиги», жалели маму.

После освобождения я, даже не колеблясь, поехал в свой родной город к тете Паше. И, куря в промозглом прокуренном тамбуре скрипучего вагона, я, глядя в замерзшее окно двери, за которым чернела вьюжная февральская ночь, все думал и думал: думал обо всем и ни о чем.

– 6 -

Коробка

Я вернулся в свой родной город к тете Паше. Встретились мы с ней тепло. Дом ее находился в частном секторе в получасе езды от нашего дома, и мальчишкой я часто бывал у нее.

Жила теперь тетя Паша одна. Ее муж, дядя Петя, сполна хлебнувший окопной жизни, давно умер от доконавших его фронтовых ран, а ее сын Вася, дружбан моего детства, нелепо погиб от удара в голову обломком разлетевшегося на куски точильного диска.

Проговорили мы с ней долго, и спать я лег заполночь. Нервное напряжение последних дней сказалось на мне, и едва моя голова коснулась подушки, я, как в темную яму, провалился в неспокойный сон без сновидений.

Утром, легонько разбудив меня, тетя Паша положила мне на одеяло завернутый в темную бумагу сверток.

– Вчерась не стала на ночь-то отдавать, – тихо сказала она. – Сам глянешь… А я Ваське дам да на базар сбегаю. Приду – кормить тибя буду. А ты, коли станешь, печку глянь.

Когда тетя Паша вышла, я усмехнулся, вспомнив, как она с завидным упорством называла всех своих поросят Васьками.

– Как ты, Паша, можешь и поросенка и сына одним именем звать?!! – не раз выговаривала ей мама.

Но на ее замечания тетя Паша лишь отмахивалась:

– Да порося, он по своей породе и есть Васька, а от Васьки-то не убудет.

– Петя, да ты хоть с ней поговори! – горячилась мама.

На что дядя Петя лишь усмехался:

– Ты, Варя, свою сестру знаешь. Легче медаль получить, чем ее уговорить.

– А пошто миня уговаривать, – отрезала тетя Паша. – Сам Васькой-то и назвал сына у честь отца свого. А мине так сподручней.

Мама рассказывала, что тетя Паша и характером, и внешностью вся пошла в их мать, такую же миловидную худенькую и суетливую женщину. Мама же пошла в отца, статного серьезного мужчину – директора леспромхоза. Тетя Паша была младше мамы на три года. Они были единственными, кто из их большой семьи уцелел в войну. Их старшие братья, Степан и Глеб, погибли на фронте, а отца с матерью за связь с партизанами повесили каратели. Мама рассказывала, что их с тетей Пашей спас пожилой немец. Когда он появился на горище, где они прятались, тетя Паша вскрикнула от испуга, а мама, зажимая ей рукой рот, тряслась от страха. Немец, тихо подойдя к ним, погладил маму по голове и, достав из кармана кителя шоколадку, положил ее перед ними. Затем вздохнув, спустился вниз. «Найн, найн!» – прокричал он, и каратели пошли со двора.

После войны мама, окончив школу, поехала учиться на фельдшера, а по окончанию училища пошла работать в госпиталь медсестрой, где и познакомилась с моим будщим отцом, офицером МГБ. Через полгода они поженились, а вскоре отца направили в Прибалтику. Мама, уже беременная мной, ждала разрешения на проезд, но вместо него пришла на отца похоронка. После моего рождения мама осталась работать в госпитале и, когда друзья отца помогли получить ей квартиру, забрала к себе и свою сестру, замучившую своим нежеланием учиться их двоюродную тетку Матрену. Тетя Паша же согласно своим классо-коридорам пошла работать на завод, где и проработала до пенсии.