Райгород
Шрифт:
Двести человек гуляли три дня. Без устали ели, пили и танцевали. Лея и Нохум веселились больше всех. Исаак Каплун пел веселые еврейские песни, но, перебрав, переходил на бодрые революционные марши. Кстати, утверждал, что различий между ними нет, просто слова разные. Дядя по нескольку раз в день успевал напиться и протрезветь. Раввин дважды чуть не пропустил молитву. Реб Зуся много, будто впрок, выпивал, закусывал и жаловался на низкие заработки.
– Вы ж понимаете! – возмущался он. – Они теперь сами влюбляются, сами женятся. Им никто не нужен! Мама с папой не нужен! Шодхен не нужен! Им даже
Гости пели и плясали так, что музыканты несколько раз меняли струны на скрипках. Грустными оставались только Фира Мильман, Клара Ройзман и Софа Шмурак. Не говоря уже о Циле Гробман.
Лейб и Рива не отходили друг от друга ни на шаг, держались за руки и обменивались влюбленными взглядами.
На исходе третьего дня, когда еда и водка почти кончились, запас веселья иссяк и гости стали в изнеможении расходиться, кто-то услышал обрывок разговора:
– Слушай, как тебе нравится Рива?
– А что такое?
– По-моему, она стала немного выше… Или мне кажется?
Глава 6. Голодомор, который не состоялся
Лейб и раньше не был ленивым, но, женившись, ощутил новое, ранее ему не знакомое чувство – острое желание каждый день и час наполнить чем-то, что сделает его Риву счастливой.
Много лет спустя, отвечая на вопрос внука, чем он руководствовался в жизни и работе в то время, Лейб скажет, что главным образом – ответственностью. Конечно, присутствовали и иные мотивы: стремление заработать, коммерческий азарт, честолюбие, в конце концов. Но именно ответственность за Риву, а потом и в целом за семью побуждала трудиться с удвоенной силой.
Кстати, семья быстро росла. В 1931 году у Гройсманов родился сын, а спустя три года – дочь. Первенцу долго подбирали имя. Лейб предлагал назвать мальчика Сендером, в честь своего отца. Но Рива и ее родня возражали. Опасались, что мальчик повторит трагическую судьбу деда. Лейб настаивал, говорил, что так принято. Если уж так важна преемственность, отвечала Рива, то пусть в имени будет буква «с», она не возражает. Например, Соломон, Самуил, Семен или… Лейб тогда спорить не стал, согласился на Семена.
Имя для дочери тоже подобрали не сразу. Рива сказала, что когда-то ее хотели назвать Рая, но почему-то не назвали. А имя ей очень нравится, поэтому, если Лейб не возражает, пусть дочь зовут Рая. Лейб возражал. Уступив три года назад, он думал, что историческая справедливость все же должна восторжествовать и традицию никто не отменял. «Соня!» – потребовал Лейб. «Рая!» – настаивала на своем Рива. Почти два месяца девочка была без имени. В конце концов Рива сказала: «Я не уступлю! Рая или никак!» Лейб представил, что ребенка зовут «Никак». И согласился на «Рая».
Тогда же, в начале тридцатых, Лейб принял для себя два важных решения. Во-первых, из всех возможных занятий он окончательно выбрал торговлю. Ибо это самый лучший и самый надежный способ прилично зарабатывать и содержать семью (с учетом того, что других способов Гройсман так и не попробовал, такое решение выглядело логичным). Во-вторых, утвердился в предположении, что, вопреки распространенному мнению, советская власть торговле не помеха. Если, конечно, в начальники не лезть, лишнего не болтать и по возможности
Отменив нэп, большевики вновь столкнулись с экономическими трудностями. В том числе на деревне. Крестьян, испокон века трудившихся на собственной земле, заставляли вступать в колхозы. То есть работать не на себя, а фактически на государство. Зная, что урожай все равно отнимут, крестьяне в колхозы не записывались и от коллективной работы уклонялись. Власть на это ответила второй волной продразверстки. У крестьян стали отнимать не только урожай, но даже скот и хозяйственный инвентарь. Более того, забирали все зерно, включая неприкосновенный запас и семенной фонд. Что почти автоматически обрекало семьи на голодную смерть. Тех, кто отказывался отдать, жестоко наказывали, вплоть до высылки или даже расстрела.
Неудивительно, что вскоре начался голод. В городах и селах по всей Украине стали умирать люди. В Джурине питались кониной. В Мурафе съели всех бродячих собак. В Могилеве-Подольском были зафиксированы случаи каннибализма.
При этом Райгород удивительным образом беда обошла стороной. Там никто не умер. Более того, даже особенно не голодал. Ни одна семья. Как это произошло, никто потом толком объяснить не мог, но говорили, что выжили все благодаря Гройсману.
Дело вроде бы обстояло так.
Лейба назначили помощником уполномоченного по заготовкам. Поручили принимать на хранение зерно и сторожить амбар. Большевики Гройсману доверяли. Во-первых, он и раньше работал на советскую власть. Во-вторых, хорошо читал и писал по-русски.
Получив назначение, Гройсман быстро сориентировался. Работу организовал так. Целый день он трудился на складе, принимал у крестьян зерно. Взвешивал, тщательно сортировал, складировал, делал аккуратные записи в амбарной книге. А ночью происходило нечто, противоречащее не только логике политического момента, но и здравому смыслу – он возвращал зерно крестьянам. Точнее, не возвращал, а продавал. Или, что еще более вероятно, – поскольку денег ни у кого не было, – выменивал. При расчетах там использовались какие-то сложные схемы. Зерно обменивалось на жмых, жмых – на семечку, семечка – на фураж, фураж – на муку. Все обмененное, собранное и оприходованное гужевым транспортом везли в Жмеринку и Летичев, там перегружали в вагоны и по железной дороге отправляли в Кишинев. Оттуда доверенные курьеры привозили Гройсману золото.
При этом в официальных бумагах отражалось иное: тысячи пудов реквизированного зерна будто бы отправлялись на элеваторы в Бар, Литин или в Бершадь, на спиртзавод. Особо качественную пшеницу будто бы везли в Одессу, в порт, откуда она уходила на экспорт.
При такой организации дел классовые противоречия в Райгороде быстро пришли в устойчивое равновесие, а вскоре и вовсе сошли на нет. Крестьяне по отношению к Советам демонстрировали сдержанную лояльность, а уполномоченный направлял в область отчеты о перевыполнении плана заготовок. Продолжались такие чудеса почти два года.