Райский сад
Шрифт:
Эндрю оказалась ужасной болтушкой.
Минут за десять непрекращающегося щебетания она умудрилась рассказать в мельчайших подробностях историю моего чудесного спасения. При этом речь ее была сбивчивой, непоследовательной, она перескакивала с одной темы на другую, словно опасаясь, что может упустить какую-нибудь особенно важную деталь, и получилось так, что выложила мне чуть ли не всю историю своей коротенькой жизни.
Я узнал из рассказа Эндрю не только о выдающихся способностях Ми-ми, ее редкой чувствительности и тонком уме, но и о том, где родилась сама
Я просто слушал и наслаждался звонкими трелями ее переливчатого тонкого голоска, невольно угадывая раскураженные чувства, обуревавшие ее маленькое сердечко.
"Какая славная девушка!
– умилялся я веснушкам на ее круглом личике.
– Бывают же такие девушки!"
А она все сокрушалась в который раз, что не смогла привести ко мне Ми-ми, которая "очень этого хотела".
– Представляете, мне сказали, что собакам нельзя в больницу!
– нешуточно возмущалась Эндрю.
– Но ведь Ми-ми - такая маленькая и миленькая собачка! И я бы все время держала ее на руках. Правда она боится уколов, но зато никогда не ест с пола! Нет, это просто возмутительно, что ее не пустили!
А еще моя принцесса была огорчена, что мне пока ничего нельзя есть.
– Какая жалость! Я ведь накупила для вас столько разных вкусностей! И шоколад, и фисташки, и сырные чипсы, и йогурт!.. Неужели вам даже йогурт нельзя?
Так ведь вы и с голоду помрете, типун мне на язык!
А потом она взяла мою руку, чуть наклонилась и придвинулась, так что у меня вдруг поплыла голова от дурмана ее молодого цветущего тела, а в свежезаштопанных кишках начал разгораться пожар, - она наклонилась и, чуть понизив голос, заговорщически зашептала:
– Бобби, вы можете ни о чем не беспокоиться! Тут меня спрашивали о вас - насчет страховки. Ну, вы понимаете: поскольку никто пока не объявился и они не надеются... Но это все пустяки! У меня есть деньги! Ведь вы не будете возражать? Вы позволите? Я так горда, что мы с Ми-ми вас спасли! Это - судьба, знак! Теперь я точно брошу курить - и вообще!..
И меня опять чуть не пробило на слезы. Но я справился кое-как и сказал:
– Спасибо вам за все, Эндрю! Вы самая чудесная девушка, которую я только встречал в своей жизни!
Она крепче сжала мою руку - и взгляд ее голубых очей чуть затуманился от удовольствия и мечтательного ожидания.
– Вы столько для меня сделали!.. Но я не могу вам позволить оплатить мое лечение. У меня есть родные. Сестра. Надо только сообщить им. Вы поможете мне связаться?
– У вас есть родные?
– словно чему-то невозможному разочарованно удивилась девушка и нехотя разжала мое запястье.
– Да, конечно... Если вы так желаете...
И больше я ее не видел.
Лиз появилась в палате за пару дней до моей выписки. Еще раньше пришел чек и случился телефонный разговор между нами.
Она была не одна. На руках у сестры сидел рыжий малыш.
– Это Джошуа, - сказала
Джошуа - так звали нашего отца.
– Разве ты еще не ходишь? Мне сказали, что ты почти здоров, - проявила она участие.
– Я немного устал.
– Что собираешься делать?
– Еще не решил.
– Отец сильно сдал. Пришлось нанять сиделку. Не хочешь его навестить?
– Не сейчас.
– Ты так занят? Не нагулялся за три года?
Я промолчал.
– Роберт, мы никогда не были с тобой особо близки. Но ты мой брат, и должен знать правду. Отец все переписал на малыша.
– Поздравляю, - выдавил я.
– Спасибо, - неловко улыбнулась она.
– Ты ведь понимаешь, что сам во всем виноват? Хотя я считаю это несправедливым.
– У меня нет претензий.
– Напрасно!
– удивилась Лиз.
– Если ты надеешься, что тебе что-то перепадет от мамы, то глубоко ошибаешься. Ему как-то удалось объединить завещания. Он оставил тебя без единого цента.
– Ты предлагаешь судиться?
– Это бессмысленно, пока отец жив. Но если ты вернешься, если будешь вести себя благоразумно...
– Элизабет, дорогая, - прервал я ее, - ты ведь знаешь, что я не вернусь, и что ничего уже нельзя изменить.
– Ты неправ, - возразила она.
– Я, конечно, не могу требовать от тебя, чтобы ты изменил свои привычки. Я всего лишь прошу - не губить себя окончательно. Ты не заслуживаешь такой жизни.
– А ты здорово изменилась, - сказал я, не желая продолжать неприятный для нас обоих разговор.
– Знаю. Растолстела как корова, - улыбнулась она благодарно.
– Нет. Похорошела. И глаза у тебя стали синие - как у мамы. А в детстве были серыми, как у отца.
– Это неправда. У меня всегда были серые глаза. И сейчас они серые. Я просто ношу теперь линзы. Но все равно - спасибо. Вот, это тебе, - сказала она, вложив мне в руку кредитку.
– Здесь небольшая сумма. Если надо будет еще, просто позвони.
– Ты очень добра, - сжал я ее пальцы.
– А теперь поцелуй своего племянника, и мы пойдем, - заторопилась испуганно Лиз.
– У меня вечером самолет.
Те десять штук, оказавшиеся на кредитке, я потратил быстро и с шиком, отправившись на Багамы. Это было совсем рядом от родного дома - всего-то девяносто километров до Форт-Лодердейл, если на пароме. И эта близость к дому, где, возможно, натужно дыша в кислородной маске, сидел на веранде мой отец и с ненавистью смотрел на морскую синеву на горизонте, заставляла меня с еще большим жаром предаваться беспечным утехам.
Вернувшись в Лос-Анджелес, я позвонил Лиз и попросил денег. Якобы для поддержки некоего предприятия в сфере общественного питания, которое открыл вместе с одним надежным другом. Она, не особо расспрашивая, выслала пять штук. Потом я еще позвонил через пару месяцев. И она снова послала мне деньги, но немного - всего две штуки. А последний раз я позвонил ей уже через год. Я тогда действительно был в отчаянном положении.
– Отец уже неделю как в реанимационном отделении, - заявила Лиз.
– Я вышлю тебе деньги и закажу билет, если ты приедешь. Не заставляй меня врать перед всеми, оправдывая твое отсутствие на похоронах.