Разбитые иллюзии
Шрифт:
Перед нами снова была коряга. Сухое трухлявое дерево.
— Дружелюбненько тут, — пробурчал Вик, перекатываясь на бок и вставая на четвереньки. Только так он мог подняться на ноги.
— Такие тяжёлые, — вырвалось у меня. Он лишь отмахнулся, не желая комментировать свою ношу-проклятие.
— Забираем? — уточнил он, глядя на корягу. Я кивнула: конечно, забираем.
Мы шли медленно, волоча корягу за собой.
— Вон ещё одна, — мрачно произнес Вик, отчего-то он их видел лучше меня.
— Надо рискнуть, — я заранее сделала
Подойдя, мы долго присматривались, определяясь, где у змеи будет голова. Не нашли. Вик осторожно потянулся к ней. Коснувшись, он вдруг замер с маской боли и ужаса на лице. Я, не раздумывая, вонзила стилет в «дерево».
— О Боже, — выдохнул Вик, — Боже, нет…
— Это морок, Вик, всего лишь морок. Ничего этого не было! — тормошила я его.
— Было, — мрачно ответил он, — но не со мной. К счастью. Давай оставим это здесь.
— Нет. Я потащу. Всю эту дрянь надо сжечь. Шон сжигает свою душу, лучшую её часть, пусть сожжет и это.
— Но зачем? Что за самоубийство — и ради чего? Ведь тот инкуб…
— Этот инкуб — почти отражение Шона. Шону помогли: сначала Уту, потом я, и теперь он не может не помочь такому, как он сам. У всех народов есть обряд прощания с умершим. Плакальщицы, отпевание, погребальный костер или ещё что-нибудь. Всех поминают. Сразу или через какое-то время. Совершают что-то, дающее силу ушедшей душе, а иногда и направление. Костер, считается, очищает от грехов, а в его тёплом воздухе душа воспаряет, и чем он больше, тем выше она взлетит. Отпевания, особенно ночные, — защита для души в пути и истаивание её грехов. Поэтому Шон жжёт костер, чтобы сжечь грехи ушедшего и дать ему подняться повыше.
— Сплетающий Нити…
— Получит силу этого костра и отпустит душу на новое рождение, — закончила я.
— Ну, может, и так…
Третью корягу снова увидел Вик.
Она была большая, толщиной с человека и пустая внутри.
— Мне страшно, — тихо пробормотал он.
— Мне тоже.
Создание стилета отозвалось сильной болью.
— Даже не знаю… — произнес Вик. — Давай я упаду на неё крыльями, а ты воткнёшь кинжал.
— Главное — не ошибиться, где голова, а где хвост.
Но понять было невозможно, и Вик наудачу выбрал более широкий конец. Подпрыгнув, он упал своим каменным горбом на трухлявое дерево, и оно дёрнулось, оборачиваясь той самой змеёй, мучавшей Мойана. Я с диким воплем воткнула в неё кинжал раз и ещё раз. В глазах всё потемнело…
— Пати! — голос Шона. Пришёл-таки, нерадушный хозяин.
Я дышала тяжело и с присвистом, где-то рядом слышалось такое же дыхание Вика.
— Сейчас, Свет мой, сейчас, — и он аккуратно запустил в мою руку клыки, вливая красный vis похоти.
Я была слишком опустошена и слаба, меня скрутило от
— Вик, — простонала я, и Шон подтолкнул меня к нему. Оказавшись в объятиях, я смогла управиться с vis и даже чуть поделиться с Виком. Обрела зрение и осмотрела Шона. Он словно постарел лет на двадцать, весь высох.
— Тащи корягу, — у меня просто не осталось иных мыслей в голове. Только то, что мы, рискуя собой, раздобыли топливо для его костра, чтобы спасти остатки оазиса.
Шон глянул, куда я показывала, и на его лице отразилось изумление. Тем не менее, он схватил ствол и поволок его. Мы с Виком встали и тяжело потащили каждый свою ношу.
Вдруг Вик коротко невесело рассмеялся.
— Добрые дела — это такая морока!
— И не говори, — поддакнула я.
Мы бросили коряги в костёр почти одновременно. Пламя, получив такое странное топливо, чуть не потухло, но потом разгорелось с прежней силой.
Я в изнеможении опустилась у огня.
— Не смогу сейчас растить оазис заново, если этого топлива не хватит до рассвета, то это конец.
— Хм… Пати, я вроде слышал, что время в таких мирах субъективно… Рассвет может вообще не наступить.
— Нет, я имею в виду настоящий рассвет. Тогда Уту, отец Шона, обретёт силу, найдёт нас и выручит. Рассвет и там, и здесь наступит одновременно, это точно.
— Уту — это тот божок-доходяга?
— Он больше не доходяга. Шон верит в него, и я тоже.
Шон стоял, раскачиваясь, тихим речитативом отмеряя минуты.
Сколько времени так прошло, не знаю. Вдруг рядом со мной появился огромный пёс. Он изучающе лизнул меня в лицо и тихонько заскулил.
— Сколько часов до рассвета? — спросила я.
Пёс два раза поднял лапу.
— Два… Я думаю, выдержим.
Пёс заскулил ещё сильнее.
— Пати, пойдём! Всё равно мы не в состоянии сделать что-либо ещё. Если Шон захочет сжечь всё, без остатка, ты его не остановишь. Смотри, он никуда не уходил, а даже следов шатра не осталось и деревьев стало меньше.
С тяжёлым сердцем я поняла, что Вик прав.
— Ладно. Но я скажу ему всё, что думаю.
Тяжело встав, я, шатаясь, добрела до Шона.
— Шон, — позвала я, он нехотя обернулся. — Не забывай о живых.
Не дождавшись реакции, я вывалилась в реальность одновременно с Тони и Виком. В предрассветных сумерках наши измождённые лица с запавшими глазами казались масками смерти. Ники, оттащившая нас от Шона, не знала, кому отдать свои крохи силы, кого спасать первым.
Я наотрез отказалась уходить с крыши. Буду дожидаться Уту. Мужчины на это вяло повозмущались, на большую активность им не хватало сил.
Ники по своей инициативе приволокла снизу немаленький ковёр, и как только с ним управилась. Мы постелили его на холодные плиты и им же накрылись, защищаясь от ветра, на Шона набросили ещё одну куртку. И стали ждать рассвета, то есть провалились в тяжёлую дрёму.