Разборка (Пропавшие без вести)
Шрифт:
И это было не так уж далеко от истины.
В глубине зала, в нише-алькове, стояла необъятных размеров кровать со смятыми простынями. Рядом с креслом, в котором восседал Мамаев, на большом круглом столе в живописном беспорядке лежала еда, фрукты, стояли бутылки.
Калмыкова я увидел не сразу. Он сидел у стены в углу зала, как бы слившись со светлым деревом панелей. Сидел так, как сидят на Востоке: в позе терпеливого ожидания, привалившись к стене, обняв руками колени. Он был в сером костюме, крахмальная рубашка без
На наше шумное появление он никак не прореагировал. Не прореагировал и Мамаев. У меня появилось ощущение, что мы вошли в музей восковых фигур, исполненных с жутковатой натуральностью.
В доме было тепло. После многочасового дежурства в сыром тумане, пронизавшего нас до костей, оказаться в сухости и тепле было верхом блаженства. Этим и воспользовался Артист.
– Тепло-то как! Как тепло!
– восхищенно проговорил он.
– Я уже и забыл, что может быть так тепло!
На актерском языке, как объяснял нам Артист, это называеится пристройкой. Пристроиться к партнеру, чтобы общение было естественным. Или выглядело естественным, что на сцене, да и в жизни, значит практически одно и то же.
– Здорово, Константин, - обратился он к Калмыкову так, будто видел его только вчера и в нашей сегодняшней встрече нет ничего необычного.
– Доброе утро, господин Мамаев.
Мамаев не шевельнулся.
– Он не отвечает на приветствия, - бесстрастно объяснил Калмыков.
– Он отвечает только на прямые вопросы.
– Это удобно, - оценил Артист.
– У меня есть к нему пара вопросов. Но разговаривать на голодный желудок... Красота-то какая!
– воскликнул он, окинув взглядом стол.
– Господин Мамаев не будет возражать, если мы слегка обедним этот натюрморт?
– Он не будет возражать, - подтвердил Калмыков.
– Я хотел бы получить разрешение от него.
– Спроси прямо.
– Пожалуй, воздержусь. Поверю тебе. А то вдруг он не разрешит? А жрать, если сказать по правде, охота. Бананы. Это хорошо. Киви. Тоже хорошо. Ананас. Замечательно!.. А это что за фрукт?
– изумился Артист и обернулся к нам.
– Вы только посмотрите!
В руках у него была зеленая ребристая граната Ф-1, именуемая в народе "лимонкой".
– Что это такое, господин Мамаев?
– Граната, - последовал ровный, как бы синтезированный на компьютере, ответ.
– Вам подсунули ее вместе с киви? Что делается на наших рынках, что делается! Как здесь оказался этот симпатичный фрукт?
– "Лимонка" была у него под подушкой, - ответил Калмыков.
– Ну и нервы у человека! Спать с гранатой под подушкой! Нет, на такое я не способен. Банан я, пожалуй, съем, а этот фрукт возьму с собой. Позже его употреблю. Налетайте, джентльмены!
– радушно предложил Артист и взялся за банан, как бы давая понять, что
– Он отвечает на все вопросы?
– спросил Боцман.
– На все, - кивнул Калмыков.
– В чем, по-вашему, смысл жизни, господин Мамаев?
– На такие вопросы он не отвечает.
– А на какие отвечает?
– На конкретные. Если ты хочешь узнать у него что-то конкретное, спрашивай.
– Как ни странно, но ничего конкретного я узнать у него не хочу, подумав, сообщил Боцман.
– А ты?
– спросил он у Артиста.
– Как ни странно, но я тоже.
– А у меня есть вопрос, - вмешался Муха.
– Конкретный. Господин Мамаев, вы слышите, как кричат за окном птицы?
– Слышу.
– Что это за птицы?
– Вороны.
– Что, по-вашему, кричит эта? Вот эта, эта!
– Блядь, блядь.
– А вы говорите, что у меня извращенный слух!
– укорил Муха. Нормальный у меня слух!
– И долго он будет в таком состоянии?
– поинтересовался Артист.
– Уже недолго, - ответил Калмыков и посмотрел на часы.
Семь тридцать.
– Ты ждешь восьми?
– спросил я.
– Да.
– Ждешь, не поступит ли отмена приказа?
– Да.
– Она не поступит.
Я ожидал вопроса "Почему?", но Калмыков молчал.
– Приказ не будет отменен, потому что его некому отме- нить, - объяснил я.
– Сегодня утром Буров был убит в своем кабинете. Через двадцать минут после того, как сбросил на твой пейджер приказ "Приступайте".
– Приказ отдан.
– Что ты будешь делать после этого?
– Не имеет значения.
– Тебя поймают. Рано или поздно.
– Не имеет значения.
– Для кого?
– Для меня.
– А для твоей жены? Для твоего сына?
Калмыков не ответил.
– Ты считаешь, что не можешь разрушить их жизнь, - сказал я.
– Ты ошибаешься. Ты ее уже разрушил.
Он посмотрел на часы и встал.
– Вам лучше уйти.
– Никуда мы не уйдем!
– заявил я. Но тут же почувство- вал, как какая-то сила, как течение сильной реки, оттесняет меня к выходу. И тогда я заорал, понимая, что это последняя возможность исправить огромную, чудовищную жизненную несправедливость, которая совершалась на наших глазах:
– Ты уже разрушил их жизнь! Ты уже разрушил ее! Два часа назад Юрий Сомов умер в реанимации!
Словно бы остановилась река.
– Это правда?
– спросил Калмыков.
– Правда.
Он вернулся на свое место у стены, сел, но обнял руками не колени, а голову.
– У них больше никого нет. У них есть только ты, - сказал я, хотя говорить этого, возможно, было не нужно.
Восемь десять.
Мамаев жил уже лишние десять минут.
– Приехали, - сказал Муха.