Разборки в Токио
Шрифт:
Я заказал еще выпить — на этот раз пинья-коладу. Для фруктовой мешанины — довольно неплохо. Подавая коктейль, барменша состроила мне глазки. Не слишком настойчиво, но так, что мне захотелось посмотреть еще. Сработало, как и напитки.
Пора переходить к делу, решил я. Достал фотографию Флердоранж и пихнул ее Маюми через стол.
Маюми игриво взглянула и ухмыльнулась:
— А я-то думаю, зачем вы приехали.
— Не совсем. Она у меня случайно. Подумал, будет хорошей темой для разговора.
— А качество не очень, да?
— Вы эту девушку знаете?
Она
— Лица толком не различишь. Но вроде знакомое. Интересно, как так может быть? — Маюми завороженно смотрела на снимок, будто перед ней хаотичная стереография, которая, если скосить глаза, превратится в трехмерную картинку.
— Нужна подсказка?
— Конечно, — сказала Маюми, не отводя глаз от фото.
— Она — гейша. По крайней мере, я так думаю.
— Конечно, гейша. Что еще?
— А как вы определили?
Маюми взглянула на меня и покачала головой:
— Что еще?
— Ее зовут Флердоранж.
— Ха! — воскликнула Маюми, хлопнув рукой по столу. Мой стаканчик подскочил, густая белая жидкость плеснула через край. Маюми добилась даже испуганного взвизга от одного молчуна в углу. — Я так и знала! — заорала Маюми. Затем спохватилась, умолкла и, нагнувшись, зашептала: — Я так и знала, что это она. Откуда у вас фото?
— Не могу сказать. Вы ее знаете?
— Еще бы. Но в последний раз видела много лет назад. Ну и дела. Поверить не могу, что это она, но это она. А кто мужчина?
— Не могу сказать, — ответил я. Сказать я, конечно, мог, но мне хотелось послушать, что скажет она.
— Ну, хотя бы где снимали? — Ее глаза так и бегали по снимку в поисках ответа.
— Не знаю.
— Так вы почти ничего не знаете, да?
— Потому я и здесь. Расскажите мне о ней.
И она рассказала. И ситуация запуталась окончательно.
Маюми познакомилась с Флердоранж, когда сама была еще юной майко. Однажды Флердоранж просто появилась в доме гейш из ниоткуда — искала место, дабы заниматься своим ремеслом. Весьма необычно, даже неслыханно: гейши, как правило, оставались в одном доме всю жизнь. Редкие исключения уходили и открывали собственные дома. Но никто не переходил из дома в дом — так не принято. Но она пришла.
Она выдала трагическую историю о том, как патрон кинул ее, когда она безвозвратно порвала со своим бывшим домом. Вообще-то суровая старая окамисан, внимательно выслушав, указала бы на дверь. Хозяйка привыкла к трагическим россказням; трагедии — норма жизни. И, естественно, окамисан с подозрением отнеслась бы к норовистой гейше, у которой хватило наглости нарушить протокол и поменять дома.
Но во Флердоранж было нечто такое, что завоевало сердце старой матроны. Выслушав ее, хозяйка отметила изысканные манеры и удивительную красоту новенькой. Если ей можно доверять, она как пить дать станет украшением дома. И из какого-то безымянного душевного сострадания окамисан решила
Другие гейши пришли в ярость. Они выдумывали всевозможные отвратительные истории, невероятные прегрешения, что привели эту женщину к такой судьбе. Конечно, гейши завидовали ее чарам и боялись конкурировать с ней за мужское внимание. Но еще больше они боялись гнева окамисан, и потому протестовали молча.
И Флердоранж, если можно так выразиться, приняли в дом.
Она была весьма неординарна, талантлива, с какой стороны ни посмотри. Она лучше всех играла на сямисэне, знала больше песен, чем все женщины вместе взятые, и обладала голосом, который даже самым пресыщенным патронам казался неземным. На ежегодных праздниках танца она поражала зрителей грациозностью па. Кто эта девушка? — спрашивали все. Из какого она дома?
А когда узнали, наступил полный аншлаг. Месяцами — по два приема каждый вечер. Бурная активность приносила такие деньги, каких окамисан отродясь не видела. Вскоре даже майко оделись в кимоно из тонкого шелка, настолько щедры были дары дому.
Но за успех надо платить. Каждый день женщины кутили до глубокой ночи, затем просыпались и продолжали кутить — и это на них сказывалось. Голоса у них садились и скрипели от ежедневного пения. Глаза ввалились от недосыпа. На лицах чуть ли не каждое утро появлялись новые морщины. Мелкие обиды перерастали в огромные проблемы, и женщины еще упрямее плели козни друг против друга. Окамисан, наверное, замечала, но ее так обуял восторг материального успеха, что она махнула рукой.
Женщины все больше сатанели, злобились и обращали свой гнев на Флердоранж. Они понимали, что она — причина всех бед, проклятие на весь дом, и постоянно гадили ей по мелочам.
Но Флердоранж была выше мелочных склок. У нее для каждого находились добрые слова, и ночные кутежи не портили ей настроение. Она неизменно оставалась бодра, хотя всегда рассеянна и отстраненна. Временами на нее находила какая-то мечтательность, почти сверхъестественная отрешенность. Было в этом нечто пугающее, нечто самоуничижительное. В конце концов другие женщины к ней потеплели, но лишь после того, как Флердоранж совершила немыслимое.
После одной особо утомительной недели сплошных вечеринок девчонки были уже совсем без сил. Они изнывали под тяжестью церемониальных нарядов, и даже толстый слой макияжа не мог скрыть их усталости. Напряжение достигло предела, дом мог рухнуть в любую секунду.
И, как ни удивительно, Флердоранж — единственная, кто не поддавался утомлению, бывшая на нижней ступени официальной иерархии, — пошла на конфронтацию с окамисан.
Когда стало ясно, что она затевает, другие гейши не поверили своим ушам. Кто-то уронил изысканную чашку, и та разлетелась на куски, — этого, впрочем, никто не заметил, потому что всех заворожила стычка.