Разборки в Токио
Шрифт:
— Специалисты тоже врут.
— Я знаю мужчину на фото. Это современная фотография, потому что вот так он выглядел перед… ну, он недавно умер. — Мне хотелось извиниться.
— Я знаю, что это одна и та же женщина.
— Фото не очень хорошее. Я хочу сказать, ее лицо…
— Если фото не очень хорошее, откуда вы знаете, что это женщина, которую вы ищете? — возразила она. Разумно. Если я настаиваю, что это моя Флердоранж, Маюми тоже может быть уверена, что это ее Флердоранж.
— Может, ее дочь.
— Даже матери и дочки не бывают так похожи.
— Пока им это вполне удается.
— Я знаю эту женщину. Я никогда ее не забуду. Это старая фотография или подделка. Сами знаете, в наши дни подделать можно все. Компьютерные штучки, наложения, что угодно. Бросьте это. Забудьте и все, вот вам мой совет. — Она похлопала меня по руке. Она искренне встревожилась.
— Не могу. — Я наблюдал, как три пьяных безмолвных аколита, расплатившись по счету, вышли из бара. Остались только барменша, Маюми и я.
— Гнилая рыбья ерунда. Хватит терзаться. В жизни всегда есть выбор, — по-матерински увещевала она. Выглядел я, должно быть, не лучше, чем себя чувствовал. Я был жалок.
И она права. Выбор всегда есть. Но выбор — это не для меня. Для меня — гейши и неприятности.
— Не падайте духом. Выпейте еще. Переспите с Юрико и все такое, — сказал она, кивнув барменше, на которую я глазел весь вечер. Я не сдержал улыбки:
— Не смущайте меня.
— А, ерунда. Она ваша. Хотите ее?
— Я не думал, что здесь это делают, — промямлил я.
— Не говорите глупостей. Я совсем не об этом. Просто вы ей нравитесь. Я же вижу. Сходите с ней куда-нибудь. Пропустите пару стаканчиков. Загляните в лав-отель. Я присмотрю за баром, без проблем. Что скажете?
Я взглянул на Юрико. И смотрел довольно долго. Она поймала мой взгляд и озорно улыбнулась. Опасная девчонка.
— Мне нужно возвращаться в Токио, — тихо сказал я.
— Не глупите, Билли. До утра Токио никуда не денется. Как стоял, так и будет стоять, даже когда вам стукнет восемьдесят. А вот таких девчонок, как Юрико, уже не будет.
— А в чем тут ваш интерес?
Она лишь посмотрела на меня и вздохнула:
— Мне все равно, что вы делаете. Но я вижу, что у вас голова пухнет, вот и все. Мне не нравится, когда у людей такой вид. Я люблю смотреть, как люди веселятся, наслаждаются жизнью. Это моя профессия. Но, кажется, вы сами знаете, как лучше.
Я не был в этом уверен. Но все, что могло случиться между мной и Юрико за несколько безмятежных часов в Киото, вряд ли изменило бы ход моей жизни. Незнакомые девушки в незнакомых городах все еще полны очарования, и я с такими ночами пока не завязал, но они уже не таили в себе несбыточного. Может, я старел.
— Большое вам спасибо за помощь, мама Маюми, — наконец сказал я. — Если бы я больше слушался таких женщин, как вы, возможно, я был бы счастливее. Моя упертость не означает, что я не ценю вашу заботу. Но мне правда нужно вернуться в Токио. Вот когда все закончится, вернусь и оторвусь немного.
— Она вас ждать не будет, — сказала Маюми. — Молодые девушки
— Это не страшно. Вы же будете здесь.
Маюми рассмеялась и хлопнула в ладоши. Вот это женщина. Она жила по собственным правилам — за это я ее и обожал. Чтобы смотреть в лицо неопределенности, требовалось мужество, но, похоже, у мамы Маюми все складывалось. Что касается меня…
Я оплатил счет и оставил Юрико щедрые чаевые. От ее томного взгляда я чуть не передумал, но я упертый, я же говорю.
Маюми проводила меня до выхода. Алкоголь уже действовал по полной программе. Я снова поблагодарил Маюми и поздравил с новой жизнью в клубе «Ананас». Она пожелала мне удачи, что бы я ни делал.
— Да, еще одно, — внезапно вспомнил я. — Эта девушка, Флердоранж, — вы не помните, как она пользовалась губной помадой?
Маюми наморщила лоб. Думаю, размышляла, как пикантнее всего использовать помаду. Затем щелкнула пальцами:
— Да. У неё помада в уголке рта смазывалась. Все считали, что это странновато, но она упорно оставляла как есть. Что — звенит звоночек?
Ага. Звон семидесятичетырехтонного колокола храма Тёнин через весь город. Я кивнул, но больше ничего не сказал.
Она помахала мне на прощанье, и я опять оказался один посреди ночного Киото. В лужах под ногами отражалась плачущая луна. Поэт тут же воспел бы это мгновение, а я просто зашагал на станцию.
Я еле успел на поезд, а когда приехал, в Токио тоже шел дождь. После пересадки я направился на запад и прибыл на Синдзюку, как раз когда пьяные клерки, шатаясь и спотыкаясь, брели к пригородным поездам, которые доставят их домой после очередной расслабухи.
Покачиваясь, они брели к станции мне навстречу, группами по трое или четверо, смеясь и распевая песни. Некоторые тщетно пытались прятаться под зонтиками — всякий раз слишком маленькими. Другие, напротив, мокли под дождем, как бы пытаясь смыть позор. Некоторые, проходя мимо, громко со мной здоровались, другие улыбались, но большинство не обращали внимания. Я не из их корпорации, я не клерк, я даже не японец. Наше взаимное безразличие не было враждебным, не имело расовой подоплеки — просто мы из разных слоев.
Должен признать, от этой их сплоченности мне стало чуточку одиноко. Эти ребята знали свое место в обществе. Они среди своих, они чему-то принадлежат, наслаждаются своей одинаковостью. Да, они в точности такие же, как все люди в этом мире. Но иногда, вот в такие моменты, я сознавал, что ни к чему не принадлежу, кроме журнальчика на той стороне шарика, и меня не ждет семья там или где бы то ни было.
Жизни клерка я не завидовал: раз она так прекрасна, с чего напиваться каждый вечер? Да, у многих семьи, но жизнь клерка не позволяет уделять внимание семьям. И, конечно, Сара права: люди, которые предпочитают одиночество, отталкивают других и отвергают тех, кто их любит, дабы упиваться жалостью к себе, — это самые отпетые лицемеры, духовные банкроты, не заслужившие даже маленьких радостей одиночества.