Разгадай мою смерть
Шрифт:
— Митч работает ночь. Сильно много, — сообщила Кася. — От работа он быть… — Она попыталась подобрать нужную фразу, но, чтобы описать поведение ее приятеля, требовалось знать язык на уровне носителя.
«Не в духе» — первое, что пришло мне в голову; даже захотелось выписать для Каси это словосочетание.
— Не хрен за меня извиняться! — прорычал Митч.
— Моя младшая сестра, Тесс, дружила с Касей, — пояснила я и вместо своего услышала мамин голос — тревога всегда усиливает мой акцент, характерный для «высших слоев общества».
Митч устремил на Касю
— Это та, к которой ты все бегала?
Не знаю, хватало ли у нее знания языка, чтобы понимать, насколько грубо Митч с ней обращается. Вполне вероятно, он допускал не только словесную грубость.
— Тесс — мой подруга, — тихо произнесла Кася.
Я уже очень давно не слышала, чтобы кто-то встал на сторону человека, назвав его своим другом. В последний раз, кажется, в начальной школе. Сила и простота этих слов тронули меня до глубины души. Я встала, не желая усложнять жизнь Касе.
— Я, пожалуй, пойду.
Митч растянулся в кресле; чтобы пройти к двери, мне пришлось перешагнуть через его ноги. Кася пошла за мной.
— Спасибо за одежда. Очень добро.
— Что еще за одежда? — вскинулся Митч.
— Я принесла кое-какие вещи для ребенка, только и всего.
— Строишь из себя даму-благотворительницу?
Кася не поняла, что именно сказал ее приятель, но по враждебному тону догадалась о смысле. Я обернулась к ней:
— Одежки такие милые, я не хотела их выбрасывать или сдавать в комиссионный магазин, где они достались бы неизвестно кому.
Митч вскочил на ноги — задира, готовый к драке и наслаждающийся своим воинственным пылом.
— А-а, либо мы, либо комиссионка?
Раньше я стремилась избегать конфликтов, но теперь перестала их бояться.
— У нас и без тебя, на хрен, полно детского барахла! — рявкнул Митч и направился в спальню. Через несколько секунд он вынес оттуда ящик от комода и бросил его мне под ноги. Я опустила взгляд. Ящик был набит дорогой детской одеждой и прочими принадлежностями. Кася страшно смутилась.
— Тесс и я ходить магазины. Вместе. Мы…
— На какие деньги? — изумилась я. Прежде чем Митч успел взорваться, я торопливо продолжила: — У Тесс ведь тоже совсем не было денег, и я просто хотела узнать, откуда они появились.
— Дали в больница после лечения. Триста фунтов.
— После какого лечения? От муковисцидоза?
— Так.
Подкуп? У меня вошло в привычку подозревать всех подряд, а это экспериментальное лечение — я с самого начала относилась к нему с опаской — стало благодатной почвой для сомнений, зерна которых упали в нее еще раньше.
— Можешь вспомнить фамилию человека, который вам их дал?
Кася покачала головой:
— Деньги в конверте. Нет письма. Сюрприз.
Митч перегородил ей дорогу:
— И ты потратила такую хренову тучу денег на детские тряпки, из которых младенец через месяц вырастет?! Ничего лучше не придумала?
Кася отвела глаза. Я поняла, что ссора давняя и затяжная и что она убила всю радость, которую Кася испытывала, покупая одежду для ребенка.
Она проводила меня на улицу. Спускаясь по бетонным ступенькам
— Он отец. Тут ничего не изменить.
— Я живу в квартире Тесс. Заглянешь ко мне?
Я и сама не ожидала, как сильно хочу услышать «да».
— Даже думать забудь! — проревел сверху Митч и швырнул чемоданчик с одеждой.
Ударившись о бетонную площадку, он раскрылся, маленькие кофточки, чепчик и одеяльце разлетелись по мокрому полу. Кася помогла мне собрать вещи.
— Пожалуйста, не приходи на похороны. Не надо.
Из-за Ксавье. Ей было бы слишком тяжело.
Я побрела домой, сгибаясь под порывами резкого ветра. Чтобы защититься от холода, я подняла воротник, натянула на голову шарф и из-за этого не услышала звонок мобильного, который переключился на голосовую почту. Мама сообщила, что отец хочет поговорить со мной, и оставила номер его телефона. Я знала, что не стану звонить. Беатрис Хемминг опять превратилась в неуверенного в себе подростка, неуклюжую девчонку, сознающую, что она, будто гадкий утенок, не вписывается в новую, полностью сформированную жизнь отца, из которой тот ее вычеркнул. Я заново пережила острое чувство отверженности. Нет, само собой, он помнил наши дни рождения и присылал дорогие «взрослые» подарки, словно старался выпихнуть нас из детства, за пределы своей ответственности. Две недели летних каникул, ежегодно проводимые вместе с отцом, когда наши бледные английские физиономии служили укором щедрому солнцу Прованса, проходили невесело, а по возвращении домой эти недели растворялись в памяти, будто их не было вовсе. Как-то раз мне на глаза попались сундуки, в которых хранились наши постельные принадлежности: на весь оставшийся год их убирали в дальний угол чердака. Даже ты со своим оптимизмом и способностью видеть в людях лучшее разделяла мои чувства.
Думая об отце, я вдруг понимаю, почему ты полностью освободила Эмилио от всякой ответственности за Ксавье. Ты слишком любила своего малыша, слишком дорожила им, чтобы позволить кому-либо считать его позорным пятном на репутации. Ксавье ни на секунду не должен был почувствовать себя нелюбимым или нежеланным. Ты оберегала не Эмилио, а свое дитя.
Я ничего не говорю мистеру Райту о своем незвонке отцу и рассказываю только про деньги, которые тебе и Касе заплатили за участие в эксперименте.
— Суммы небольшие, — продолжаю я, — но для Тесс и Каси они могли послужить стимулом к участию.
— Тесс не сказала вам о вознаграждении?
— Нет. Она видела в людях лишь хорошее, но знала, что я — скептик. Очевидно, просто не хотела выслушать очередную порцию моих нравоучений.
Ты, разумеется, догадываешься, какие наклейки я могла бы наклеить на задний бампер: «Бесплатный сыр бывает только в мышеловке», «Корпоративный альтруизм абсурден по определению».
— Вы считаете, для вашей сестры основным мотивом стали деньги? — осведомляется мистер Райт.