Разговорчики в строю

Серегин Михаил Георгиевич

Евздрихин поспешил успокоить жену, мол, он скоро вернется, и они продолжат заседание. Тут Стойлохряков выступил с инициативой проводить Лизу салютом. Он достал охотничьи ружья - одно оставил у себя, а другое передал Холодцу. Они зарядили двустволки и вышли на крыльцо провожать провожатого и уходящую.

Попрощавшись со всеми, Лиза на морозце, как показалось Евздрихину, стала благосклонной к его домогательствам и с готовностью взяла его под руку. Смотрелись они, как верблюд с ишаком. Да не важно, сейчас у всех было хорошее

настроение. Стойлохряков и Холодец подняли винтовки вверх, Холодец объявил:

–  Ну сейчас будем немного огня в салют делать.

–  Залп!
– скомандовал комбат, и из четырех стволов вылетели два красных и два зеленых огня, которые разорвались в небе, и на какое-то время, несмотря на мглу и метель, над домом стало светло.

Все радостно воскликнули. Стойлохряков тем временем, подмигивая Холодцу, достал две сигнальные ракеты: одну передал начальнику штаба, а из одной приготовился стрелять сам.

–  Ты что?!
– воскликнула Верочка, подбегая к супругу.

–  Ниче-ниче, - отмахнулся он, - сейчас продолжим.

Тем временем парочка удалялась, а Стойлохряков, казалось, готов был выстрелить в воздух, во всяком случае, руки у него были именно таким образом поставлены, что ствол ракеты смотрел вверх. Не успели Лизочка и прапорщик отойти от дома подполковника на двадцать метров, как за их спиной раздался хлопок и свист. В следующее мгновение Лизочка вскрикнула, хватаясь за пышный зад, а Стойлохряков, стоя рядом с Холодцом, ухохатывались что есть мочи. Медсестра повернулась и послала хохочущих пьяных мужиков на нехорошие буквы. Потом подумала и добавила слово «мудаки».

Евздрихин, стоя рядом с обиженной девушкой, в которую вошли оба заряда, хотя Холодец был уверен, что метился в прапорщика, обнял ее и стал успокаивать, объясняя, что это такая армейская шутка. И ничего серьезного с ней не случится. Ей действительно не было больно. Но, во-первых, она испугалась, а во-вторых, пальцами ощущала, как в двух местах была прожжена дубленка. А ракеты не успокаивались и продолжали вертеться на снегу, прожигая глубокие воронки.

Вера подошла к своему мужу и маленьким кулачком постучала по здоровому лбу:

–  Да вы что, вконец упились, что ли? Что это у вас за шутки такие?!

Тем временем Холодец делал успокаивающие жесты в сторону своей жены, чье лицо из приятного превратилось в злое. Он знал это выражение за долгие годы и понимал, что предстоит после этой вечеринки еще и разбор полетов. Пытаясь загладить последствия глупой выходки, он увлек ее в дом, где стал шептать на ухо, как он ее сильно любит. А в это время его жена продолжала переживать за Лизочку.

–  Да ничего страшного, - кудахтал майор.
– Ты что, не видишь, они сейчас друг друга найдут где-нибудь в сугробе.

Стойлохряков вошел со своей Верой.

–  Да уж, вероятно, - поддержал он начальника штаба.
– Такой вариант вполне возможен.

Но

тут все посмотрели на оставшуюся Сашеньку, жену Евздрихина. Она покачала головой и заявила во всеуслышание, что ее муж не такой и никогда он ей не изменял, и это делать не будет.

–  Всему виною водка, - изрек Стойлохряков после некоторой паузы и снова пригласил всех сесть за стол. И стал вспоминать прошлогоднюю сказку, которую сам и сочинил, после чего настроение в компании было восстановлено.

***

Метель разыгралась не на шутку и требовала от путников большой смекалки для того, чтобы найти верную дорогу к Лизочкиному дому.

Медсестра шла и ревела, продолжая хоронить собственную испорченную дубленку, продырявленную на попе. К тому же ей было очень унизительно быть предметом потехи подполковника. Она уже твердо решила увольняться из армии и найти себе место где-нибудь на гражданке, где нет таких хамоватых и грубых мужиков, стреляющих по попам красивых полных девушек.

Евздрихин заботливо шел рядом с ней и интересовался ее самочувствием. Всхлипнув, Лизочка сообщила, что ей дует в простреленное отверстие. И тут же Евздрихин пристроился сзади, после чего едва успел увернуться от разворота Лизы и мощного кулака, просвистевшего по воздуху.

–  Ты что?!
– отпрянул он.

–  Убери руки, кобелина!
– взвизгнула она.

Евздрихин, не обращая внимания на вялые протесты подвыпившей девицы, приобнял ее и потащил по сугробам.

–  Куда вы меня ведете?!
– пьяно вскрикнула она.

–  Как куда? Домой.

Вскоре, несмотря на метель, они услышали впереди звуки гармошки, перемежающиеся голосистыми частушками.

–  Гуляет народ!
– глаза Евздрихина светились, и он еще плотнее к себе прижал Лизу, после чего стало непонятно кто, кого, куда тащит. Она покорно шагала с ним рядом и, после того как они подошли к гулякам, узнала дом.

–  Да я не здесь живу!
– в сердцах крикнула она.
– Нам в другую сторону!

–  Серьезно?
– Евздрихин утирал снежинки, летящие ему в лицо.
– И что же делать? А куда надо?

–  Нам туда!
– воскликнула она, и они, развернувшись, потопали в обратную сторону.

Шли минут десять-пятнадцать. То там то здесь над поселком вверх взлетали ракеты, слышался смех, музыка - гуляли вовсю. Топали они, топали и пришли на окраину села, где было просто-напросто подозрительно тихо.

–  Да мы опять не туда пришли!
– воскликнула она. У прапорщика опустились руки. Метель такая - ни черта не видно. Только на центральных улицах можно хоть что-то разобрать при свете фонарей. А здесь ни черта не разобрать. Только слышен лай одной собаки, которая, видимо, никак не может уснуть в будке, по случаю праздника.