Разговоры мужчин среднего возраста

Квартет И

ЛЕША. И еще снег у нас никогда не пойдет во время спектак­ля. Я имею в виду - прием. Нет, сам-то прием нормальный, но, во-первых, сколько можно, во-вторых, это же, в основном, от беспомощности - в любой момент спектакля дал снег под кра­сивую музыку - и уже можно ничего не придумывать.

Сидевший молча, Саша вдруг встал с решительным видом.

САША. Так, я хочу выступить с заявлением.

СЛАВА. Саш, не надо!

САША (набычился). Это мое личное мнение. Я его хочу высказать.

ЛЕША. Сейчас подумают, что мы все так думаем,

а мы не все так думаем... ну, то есть, мы все так думаем, но не хотим, чтобы все об этом знали.

САША. Я имею право. Потому что мы театр, сделали много хо­роших спектаклей, у нас куча призов, но все - за футбол. Это что значит?

СЛАВА. Что мы неплохо играем в футбол.

САША. Нет, почему за театр ничего?

ЛЕША. Кому это интересно?

САША. Мне! Короче, я хочу обратиться к театральной обще­ственности.

ЛЕША. Только не заводись.

САША. Все нормально. Я спокоен. Это моя абсолютно взве­шенная позиция. (Откашлялся). Заявление: «Театральная об­щественность, ты что, дура? Ты чего, вообще ничего, что ли, не понимаешь? Ты где-нибудь такое, как у нас, видела? А хули ты тогда? К нам столько умных людей приходит - им нравится. Только тебе не нравится. Нет, тебе тоже нравится, потому что как родственников куда-нибудь сводить, на три дня в Москву приехали, или самим удовольствие получить - так «Радио», «Выборы», «Кролики». А как премию давать - так, «нет, ну, это, конечно, смешно, но это же не театр...» А почему это мы - не театр? «Ну, как, в театре же должно быть как-то так «о-о-о...» А чего «о-о-о»? Вот, где у вас «о-о-о», а у нас нет?

СЛАВА. Саш, они сейчас подумают, что ты комплексуешь.

САША. Кто комплексует? Я комплексую? Я вообще никогда не комплексую... Тоже мне... «я комплексую». Да, я комплексую. Ладно, все, не надо мне ваших премий. Только фигню всякую не награждайте. Детей пожалейте. Они пришли, увидели ваш шедевр, больше никогда в театр не пойдут.

КАМИЛЬ (вернулся, переодевшись). Слушайте, я вот подумал - может, они правда какой-то секрет знают. Носители тайного знания.

ЛЕША. Знаешь, я тоже так думал, а пообщался - ну, нет, не но­сители.

САША. Все, я сформулировал. Этим спектаклем мы хотим, наконец-то, расплеваться с театральной общественностью. Хлопнуть дверью. И дверной проем кирпичом заложить. И шка­фом задвинуть, чтоб ни одна зараза оттуда не проскочила.

КАМИЛЬ. Ну, чего ты так категорично? Среди них же есть и нормальные... (подумал) наверное.

САША. Хорошо, до конца спектакля оставим щелочку... вдруг именно сегодня придет кто-нибудь из них... с открытыми гла­зами... посмотрит (показывает - в щелочку) и так: «боже, где же мы были раньше? Как же мы прозевали явление искусства такого масштаба?»

СЛАВА. Не придет - они уже 15 лет идут.

САША. Нет?

СЛАВА. Нет. Замуровывай.

ЛЕША. А если вдруг придут, пусть стучат. И мы тогда, может быть, один кирпичик вытащим, чтобы они нам туда эту свою «Золотую Чайку» просунули.

СЛАВА. И записку «Дяденьки, простите засранцев».

Леша и Слава, чувствуется, тоже завелись. Один Камиль остал­ся невозмутимым.

КАМИЛЬ (зрителям). Чувствуете, какой резонанс вызвало

наше заявление? Мы их пригвоздили, а они даже не заметили.

СЛАВА. Это потому что они сейчас все на фестивале современ­ного немецкого театра «взгляд с потолка».

ЛЕША. Смотрят моноспектакль слепого карлика, который отре­зал себе руку и сорок минут пишет кровью на стене слово «эк­зистенция».

САША (зрителям). В общем, если вы кого-нибудь из них уви­дите... потому что к нам-то они не придут никогда, это уже понятно... передайте им... нет, ничего не передавайте, просто скажите, что у них - то есть у нас - все хорошо, они не ком­плексуют, про вас вообще ни разу не вспоминали и ничего не просили передать. Но, скажите, если все-таки решите дать им «маску», то вон щелочка; можете просунуть. Только имейте в виду, что они не возьмут. Вот такие они... ну, то есть, мы. (Отошел к раковине, умылся).

КАМИЛЬ. А знаете, почему все эти страдания? Потому что в ис­кусстве нет объективных критериев. Это в спорте все объектив­но. Пробежал быстрее всех стометровку - чемпион. И никого не волнует стиль твоего бега - хоть задом наперед. «Как-то он неконцептуально пробежал». Да пошел ты в жопу, ты сам так пробеги. «А что он хотел сказать этими своими девятью с поло­виной секундами?» Что ты хрен так пробежишь.

ЛЕША. Вообще, современное искусство - это очень тонкая вещь. Я вот был в музее Гуггенхайма, пятый этаж, в первом зале Энди Уорхолл - «Банки с томатным супом». Одна банка, две банки, двадцать банок. Захожу в другой зал, вижу - парал­лелепипед. Желтый. И подпись: «Желтый параллелепипед». Смотрю - другая картина, два треугольника, синий и крас­ный. Читаю подпись: «два треугольника - синий и красный»-В центре зала - куча мусора, обнесенная веревочкой, на ней табличка с названием. Ну, вы уже понимаете, что называлось это произведение «куча мусора». Дальше я легко угадывал названия, но вдруг вижу - на туалете на такой же веревочке табличка «Туалет не работает». И я стал думать, это туалет не работает, или это такое произведение искусства под названи­ем «туалет не работает».

СЛАВА. И что оказалось?

ЛЕША. Не знаю. Туда же все равно писать нельзя - потому что, либо туалет на самом деле не работает, либо ты нассышь в про­изведение искусства... так сказать, прямо художнику в душу. Повернулся и пошел искать произведение искусства «туалет работает».

КАМИЛЬ. Примерно та же фигня с ресторанами - особенно дорогими, пафосными. Люди в дорогих костюмах, сигары, женщины с маленькими собачками... страшновато. Кажется, что официант тебя сейчас разоблачит, скажет, «а ты, мальчик, что здесь делаешь? ну-ка, беги к маме». Открываешь меню: «Дефлопе из палабы с семечками кациуса». 64 доллара. И не­удобно спросить, потому что сейчас все вокруг начнут хихи­кать: «Он не знает, что такое дефлопе». И еще официант го­ворит так немного покровительственно: «Очень рекомендую дефлопе, он у нас лучший в Москве». И понятно, что во всех ресторанах это уже есть, и только ты, как дурак, ничего об этом не знаешь.

И ты, конечно, заказываешь, и тебе приносят вот такую тарелку, на которой лежит вот такое дефлопе - и пять-шесть семечек ты уже забыл чего. И края тарелки политы чем-то разноцветным. А тарелка такая огромная видимо для того, чтобы подчеркнуть, что дефлопе на земле мало, и что оно настолько дорогое, что даже этого «мало» достаточно, чтобы оно стоило 64 доллара. Начинаешь есть - а оно безвкусное... Лучшее в Москве - но ни­какое. И льешь сверху уксус, кетчуп, чтобы почувствовать хоть какой-то вкус.