Разин Степан
Шрифт:
– Доброй ночи, отаман! И доброй ночью посмекай, как быть лучше и что мной тебе сказано о том… Ведаю я людей, – тяжко тебе с вольного Дона неволю снять… Спихни эту неволю на нас. Москва – она государская, людишек и места в ней много. Москва знает, что кому отсечь.
– Прощай, боярин!
Гость ушел, атаман ходил по светлице, пока не оплыли до углей свечи.
3
Фрол силился удержать старика. Тимофей Разин висел на руке сына, его гнуло к земле. Голова вытянулась вперед, от света луны серебрилась щетина на казацкой голове:
– Ой, батя, грузишь, что каменной!
Старик
– Фролко, и ты берегись Корнея… Корней дуже Хитрой, а пуще… – Старик не мог подыскать слова, память его слабела, мысли перескакивали; он вспомнил старое, бормоча запорожскую песню:
А що то за хыжкаТам, на вырижку?Ляхи сыдилы,Собак лупылы,Ножи поломалы,Зубами тягалы…– Богдану-батько! А тож с крулем увяз… Эге, Фролко, кабы «гуляй-городыну» [50] подволокчи к московским палатам та из фальконетов та из рушниц пальнуть в царские светлые очи! Жисти не жаль бы за то старому казаку, пропадай казак!..
50
Башня, ходящая на колесах с людьми; ее придвигали к осажденному городу.
– Батя, идем же скорее!
– Эге, Фролко, стой! Дай мне на месяц, на небо поглянуть… Вырос я на поле, на коне, на море. Ух ты, казацкий город! Запорожский корень, на серебряном блюде стоишь… Месяц, вода… до-о-бре!
Пришли в хату. Фрол с трудом уложил старика на кровать. Подошел, откинул доску, закрывавшую окно: степной свежий ветер подул в застоявшийся воздух. Густое лунное пятно упало в дыру окна. Молодой казак подошел к столу, в корыте светца нашел огниво, высек огня, зажег дубовую лучину, потом вторую и воткнул Их в черное железо.
– Сыну, Фролко!
– Что, батя?
– Налей, казак, в корец сюзьмы [51] с водой… Мало воды лей!..
Черноволосый подросток, сбросив из воловьей шерсти кожух на скамью, дернул кольцо двери в подвал, слазал туда и принес в ковше деревянном кислого молока с водой.
– Добре, сыну, нутро жжет, и пот долит… Сам я – дай руку, щупай! – вот весь, як будто крыга весной, холодной и шершавой, а нутро – што черти пули льют в поход на ляхов… «А що то за хыжка там, на вырижку?» И голоса не стало, а добре пел еще сей день, язык как камень… Сыну, дай еще сюзьмы?
51
Кислое молоко.
– Да, батя, у нас нет боле. Може, у Стеньки есть, то хата его на замке. Годи, я поищу под рундуком ключа.
– А-а, заперто! Не ищи… будь тут… «Ножи поломалы, зубами тягалы…» Добрая, Фрол, песня – мы под Збаражем ляхам играли ее [52] … ха-ха… тай под Збаражем, штоб ему! Бурляя кончили ляхи – эге, богатырь был Бурляй! В шесть рук Синоп пожег… Фунт табаку совал в трубку, пищаль ли, саблю в руки – и бьет мухаммедан, як саранчу… Коло лица ночью огонь! От табаку усы и чуб трещат… Один
52
…мы под Збаражем ляхам играли ее… – В августе 1649 года войсками гетмана Богдана Хмельницкого под Збаражем было нанесено поражение польской армии.
– Я тут, батя!
– Хто там царапает? Пищит, слушай… а?
– Сокол, видно цепкой спутался он так!
– Эге, сокол!.. Сокола буде не надо держать, – тебя и Стеньку он не знает, а мне, видно, мал свет… Раздень!
Фрол стал раздевать старика.
– Тащи все! Тащи прочь, дай чистую рубаху… Вот, вот ладно. Пойду на майдан [53] – выйду объявить: женится старый казак Разя.
Повенчала его сабля… сабля… сабля…53
Площадь.
Старик с трудом встал. Лицо горело пятнами, веки опухли, мешками опустились на глаза.
Шатаясь и худо видя пол, в длинной белой рубахе, босой, на желтых искривленных ногах подошел к окну, где пищал сокол.
Птица злобно рвала клювом цепочку, клюв потрескивал.
– Стой, сарынь! Давно не был на воле… Стой же, пущу… Фрол, помоги, не вижу…
– Он щипется, батя!
– Ну, казак, всякому удалому казаку – смерть на колу, а худому – у жонки в плахте; небойсь, рук не порвет до плеч…
– Я не боюсь, да он крутится!
Сокол пищал злобно, рвал цепочку, мелькал сизыми клочьями перьев. Старик взял его в руки и тихо сказал?
– Сарынь, жди.
Сокол злобно вертел головой, но не клевался и ждал. Фрол распутывал на нем ржавую железную цепочку.
– Отстегни, сыну, – выпустим… Послышал что-то, видно… послышал, неспроста он…
– Ночью не полетит.
– Полетит, спутай цепку.
Сокол, почуяв свободу, прыгнул за окно.
– Полетел?
– Да, взвился, ишь!
Старик, наморщась, заплакал:
– И месяца не вижу… темно… тьма, тьма… Поклон, сарынь, сыну Ивану, что в атаманы… Ой, жжет! Фрол, сюзьма, сюзьма! Москва… Стенько сказал, а-а… держи… Фрол, где ты?
Подросток не мог удержать старого казака. Тимофей Разя осел на пол, седая голова на тонкой, коричневой от загара шее низко склонилась. Фрол, напрягаясь, силился поднять отца, чувствовал, что не может, и опустил холодное, как камень, тело…
4
Подросток беспомощно постоял над мертвым отцом и ушел на кровать; уткнувшись в заячьи шкуры, заменявшие подушки, заплакал – ему казалось, что он виноват в смерти отца:
– Не дать ему сесть до полу, жил бы.
Отец как Стеньку, так и его учил владеть саблей, на коне скакать, колоть пикой. Умел старик вовремя упрекнуть и поддержать храбрость.
– Батя мой, батя…
Лунный свет падал в окно, когда Фрол поднял голову; ему послышались голоса, лунный свет в окне стал шире, а по телу Фрола пошли мурашки. Он все забыл и слушал, полуоткрыв рот, голос девки.