Разлив Цивиля

Емельянов Анатолий Викторович

— Может, есть смысл провести заседание комитета, а собрание проведем завтра побригадно.

— Что ж, — согласился секретарь райкома. — Давайте хоть комитет.

Они стояли у клуба, к которому сейчас и стекались сявалкасинские комсомольцы, но поскольку, кроме членов комитета, пароду набралось немногим больше десяти человек, заседание решили провести в помещении библиотеки. Володя открыл заседание и сразу же предоставил слово секретарю райкома.

Завьялов начал с того, что обрисовал международную и внутреннюю обстановку,

сделав особый упор на происки империалистов и борьбу за мир во всем мире. Затем от общесоюзных масштабов он перешел на республиканские, с республиканских на районные и уж только после этого добрался до состояния дел в колхозе «Сявал».

— По всей стране ширится, как весеннее половодье, соревнование за получение звания коллективов коммунистического труда, — голос у Александра Петровича чистый, звонкий. И жестикуляция красивая, заглядишься. — И только в Сявалкасах тихо. Будто Сявалкасы находятся где-то на другой планете. Мы побывали сегодня на колхозной свиноферме. И что же мы там увидели? Мы там увидели, товарищи комсомольцы, непролазную грязь и бескультурье. Какой уж там коммунистический труд, какая там борьба за это высокое звание!

Повозмущавшись еще некоторое время беспорядком на свиноферме и указав на «недостаточно высокие темпы подготовки к весенней посевной», Александр Петрович перешел к анализу причин, «породивших такое состояние дел».

— Низкий уровень агитационно-пропагандистской работы, слабая дисциплина и отсутствие инициативы — вот ахиллесова пята сявалкасинской комсомольской организации. Кто, если не вы, товарищи комсомольцы, должен возглавить борьбу с указанными недостатками? Разве надо дожидаться, когда к вам кто-то приедет из обкома или райкома? Вот я и спрашиваю: где ваша инициатива?

Голос секретаря райкома постепенно обретал звучание металла. Разрумянившееся от волнения красивое лицо делалось все более вдохновенным.

— Прежде всего инициативным должен быть секретарь комсомольской организации. А он, вместо того чтобы подымать людей на добрые дела, снимает с петель двери и закидывает на ветлы. Это называется закрытием сезона посиделок. Но на самом-то деле это не больше и не меньше как обыкновенное хулиганство. Членские взносы он ухитряется собирать чуть ли не за полгода вперед, а на собрание считает нормальным явиться в нетрезвом виде. А ведь устав и для меня, секретаря райкома, и для Владимира Баранова, для всех комсомольцев — один…

В вину Владимиру Баранову было поставлено и то, что он удрал с собрания районного актива, и то, что он не выступил перед молодежью ни с одной лекцией. И закончил свое выступление товарищ Завьялов так:

— За нарушение устава комсомола и за пьянство предлагаю объявить Баранову строгий выговор. Ну, а уж вы сами подумайте, может ли он и дальше оставаться вашим руководителем.

В библиотеке наступила тишина.

— Руководи заседанием комитета, — напомнил Завьялов.

— Кто имеет слово?

Володя

обвел покрасневшими, все еще нетрезвыми глазами сидящих вдоль по стенам членов комитета. Слева от него, вертя в руках шапку, сидит кузнец Петр, дальше — Анна, рядом с Анной — ее подружка, доярка Верук. Своей лекцией о любви и дружбе Александр Петрович Завьялов в свое время так растрогал девичье сердце, что Верук сидит сейчас и не сводит влюбленных глаз с секретаря райкома.

Никто не торопится брать слово. В комнате по-прежнему стоит напряженная тишина. И первым не выдерживает Петр.

Петр подходит к столу. Павел помнил парня тонким и подвижным. А теперь даже походка у него изменилась: неспешная, тяжеловатая. Теперь он на селе известный каждой семье и всеми уважаемый человек. Зайди в любой сявалкасинский дом, и ты обязательно найдешь в нем какую-нибудь вещь, сделанную руками кузнеца, будь то кочерга, сковородник или кованые навесы на ворота. Петр теперь и разговаривать стал по-другому: каждое слово взвешивает. Вот и сейчас — вышел к столу, а не торопится начинать, все еще теребит свою шапку, словно из нее-то и хочет вытянуть нужные слова.

— Чего молчите, ребята? Секретарь райкома предъявил нашему комсоргу такие обвинения, что его впору снимать. Молчание, говорят, знак согласия. Значит, вы согласны? Я — нет. Почему во всех грехах надо винить одного Баранова? Где ему все успеть? И клуб он открывает, и игры разные в нем организует, и драмкружком руководит, он же и всякие воскресники проводит. Где заведующая клубом? Чем занимается Марья? Сидит себе в библиотеке и получает деньги. Почему этого не видит райком? Побаиваетесь Трофима Матвеевича? Чего уж там, побаиваетесь. А я вот не боюсь, и при нем бы сказал то же самое, потому что меня в должности все равно нельзя понизить…

Петр сделал паузу, опять потеребил шапку.

— Ну, а про то, что Володя угодил в воду да потом выпил, — что ему, если он комсорг, сознательно простудиться, что ли, надо было? Случись со мной такое — я бы тоже точно так же сделал. Словом, чтобы объявить нашему Володе выговор, да еще и снять из секретарей, доводов, прямо сказать, маловато.

И как последний гвоздь забил:

— Я — против.

А когда садился на свое место, рядом с Анной, та тоже голос подала:

— Правильно!

— Не за что снимать, — теперь уже посыпалось со всех сторон.

— И выговор тоже пока еще не заработал…

Павел сидел немного поодаль стола и внимательно приглядывался к собравшимся в этой небольшой комнатке комсомольцам. Кого-то из ребят и девушек он узнавал, а кого-то нет, точно так же, как это было в первый вечер по приезде, когда они с Володей пришли в клуб. Но тогда не узнал — невелика беда. Теперь же, как парторгу, ему надо знать и в лицо, и по имени-фамилии не только коммунистов, но и комсомольцев. Много ли без них, без молодежи, он сможет сделать?