Разлив Цивиля
Шрифт:
— Как можно оставаться без коней? — в тон всем проговорил и бригадир пятой бригады. — Вот нынче у меня три лошади на подвозке семян, одна возит горючее для тракторов, одна — воду. А еще и бороновать надо… Нет, нельзя отдавать!
— А я говорю — отдадите! — Трофим Матвеевич вскочил со своего председательского места и ударил кулаком по столу. — Кто здесь хозяин: я или Кадышев? Он, вон, на восьмидесятисилыюм тракторе в детские игрушки играется, вместо того чтобы пахать да боронить, а здесь, видишь ли, разоряется, что не на чем посевную проводить.
— Вы можете
— Еще как отправите! До обеда боронуйте, а потом распряжете, покормите — и прямо на мясокомбинат. Если кто это распоряжение не выполнит — пусть пеняет на себя и больше не считает себя бригадиром. Ясно?
— Но вы же видите, — Павел тоже поднялся со своего места, — все против. Получается, как в той побаске, что вы один идете в ногу, а вся рота не в ногу.
Председатель пробуравил своими острыми глазами Павла, прошелся взглядом по хмурым лицам бригадиров и махнул рукой — как саблей с размаху ударил:
— А и идите вы все к черту! Идите и работайте. Пусть будет по-вашему.
Бригадиры не заставили себя ждать, дружно высыпали из кабинета.
— Гроза прошла, погода проясняется, — сказал Виктор Андреевич, выходя на правленческое крыльцо. — Ты молодец, Павел. Стоял, как Сталинград. Молодец!
— Прыгунов такое не забывает, — подал голос Федор Васильевич.
— А если на то пошло, — теперь только расхрабрился Виктор Андреевич, — что же нам, если он председатель, то перед ним и лапки кверху, даже если он не туда гнет?
— Что же ты эти хорошие слова там не сказал? — подковырнул заведующего фермой Санька. — Теперь у тебя другая философия.
— Я не сразу и сообразил, чего он хочет, — стал оправдываться Виктор Андреевич.
А Павел слушал эти разговоры и думал, что, ведь если бы вот так дружно, как сейчас, всем стоять, можно бы и укротить грозного председателя.
Прямо из правления он отправился в поле. Нынче колхоз начинает сеять.
А председатель все еще сидел в своем кабинете и весь внутренне кипел от возмущения и обиды. Обидно было, что бригадиры не поняли его, не поняли, что не для себя — для колхоза он старается. Не понимают они, что ему сейчас позарез нужны деньги. Деньги, которые обернутся для колхоза большой прибылью… Поехать в леспромхоз он все равно поедет, может, и удастся как-то договориться с директором. По куда бы лучше, куда бы верней ехать туда с деньгами.
Как того ему и хотелось, приехал он в леспромхоз всех раньше.
С директором они давние друзья, и разговор у них был самый откровенный.
— Клуб не могу отдать, — сказал директор, — согласно решению райисполкома он должен быть передан под одну сельскую школу. А из остальных зданий выбирай, что тебе понравится. Из больших — можешь взять столовую и два общежития… Будешь поминать Михаила Петровича. А мне уже пора и на пенсию…
— Трофим Матвеевич добра не забывает, — похлопывая старого друга по плечу, ответил Прыгунов. — Все, что с меня причитается, все будет. Можешь не сомневаться,
Бухгалтер принес балансовую книгу, в которой была записана первоначальная стоимость зданий, тут же подсчитал скидку за эксплуатацию и амортизацию. Сумма получилась совершенно пустяковая.
В отличном настроении Трофим Матвеевич из конторы леспромхоза прямиком через лес поехал на ближний лесопункт. Застоявшийся серый жеребец легко, приплясывая, нес его по лесной тропе.
В лесу еще только-только сошел снег, и там и сям стоит большими и малыми озерками вода. И тропа еще сырая, из-под копыт далеко летят брызги, и лошадиный след печатается четко, глубоко. Нет-нет да мелькнут голубые глаза подснежников, желтеют по сторонам тропы одуванчики. А вон и пахучая трава серте, из которой умелые хозяйки готовят вкусные зеленые щи.
Легко, вольготно дышится в лесу. А еще и далеко отсюда остались всякие мелкие хлопоты и заботы, которые иссушают мозг и сердце. Он едет по большому делу, и ему приятно думать об этом деле. Думать и заодно слушать, как весело щебечут разные пичуги, глядеть, как они бойко перепархивают с ветки на ветку, а иногда и пролетают прямо над головой Трофима Матвеевича. Где-то неподалеку — не в том ли вон овражке? — колдует дикий голубь: «У-у-па-ду-у-умру-у, у-у-па-ду-ду-умру». «С какой стати умирать, — мысленно отвечает ему Трофим Матвеевич. — Надо жить, пока дела идут…» Голубь словно бы услышал Трофима Матвеевича, и теперь по лесу несется его «спеши-спеши». Дважды каркнула на разлапистом дубу ворона. И опять Трофим Матвеевич услышал то, что хотел слышать: «Пора! По-ра!»
В овражке конь приостановился, сквозь удила долго цедил воду из ручья. На минуту стих дятел, старательно выстукивавший кому-то телеграмму, а сейчас опять словно пулеметной очередью сыпанул: «То-ро, то-ро, то-ро-пись!»
Трофим Матвеевич дал коню напиться и дернул за поводья:
— Торопиться надо, браток. Кто раньше успевает, тот и сыт бывает.
А вот за деревьями и показались строения лесопункта.
Зоркий прыгуновский глаз все видит, все примечает в этом, может, только вчера опустевшем поселке. Двери домов крест-накрест заколочены, вокруг валяются старые газеты, стеклянные банки и бутылки, разное тряпье. Люди уехали на новое место и все, что им показалось ненужным в повой жизни, бросили здесь. Вон в огороде, перед одним домом стоит хорошая еще — разве что немного ножки помяты — железная печка. Трофим Матвеевич спрыгнул с копя, перелез через ограду, изучающе повертел ее в руках:
«Эка, есть же дураки… Как тот цыган, который к рождеству шубу продает в расчете на теплую погоду. Бросили, а того не подумали, что в нужное время и зазубренный топор может пригодиться… Если забрать это добро в колхоз, то хочешь ягнятник отапливай, хочешь цыплят обогревай…»
Только забрав печку и спрятав под крыльцом дома, Трофим Матвеевич вздохнул с облегчением и двинулся дальше.
Комендант — долговязый мужчина неопределенного возраста с серыми глазами и каким-то тоже серым худощавым лицом — оказался не очень-то приветливым.