Разлюбовь, или Злое золото неба
Шрифт:
– Ну, чего ты дурака-то включаешь, Ганс? – сказал я ему. – Подставил, так подставил, чего ты тут из меня виноватого делаешь? Сдал меня этим… – ну так и скажи: да, сдал, прости, испугался. А Анну зачем было впрягать? Сам бы мне позвонил – и встретились бы. Боевиков, что ли, насмотрелся? Отель, клофелин, подсадная красавица, все такое. Честно говоря, не ожидал я от тебя такого зехера. Совсем ты плохой стал.
– Клофелин? – насторожился он, пропустив все остальное промеж ушей.
– Может, и не клофелин, но что-то похожее. Тебе виднее. Ты же там рулил ситуацией. Или не ты?
И по выражению его лица я понял, что он кое-чего не знает.
– Тебе снотворное сыпанули, Андрюх? Во дела!
А если он действительно ничего не знает про клофелин, то вырисовывается
– Не, я про клофелин не знаю, Андрюх, – пожал плечами удивленный Ганс, не исключено, что искренне удивленный.
– Ну и ладно. Не бери в голову. Ситуацию проехали.
– Так считаешь? – сказал он, щурясь. – Ты знаешь, что у одного сотрясение, а другому ты челюсть выбил. Там трещина. У Панамы чуть шнифт не вытек и тоже сотрясение. Они же тебя найдут. Только базар уже другой будет, сам понимаешь. Мои пацаны не за хрен собачий в больничке лежат – Панаме, прикинь, показалось, что мы слишком много знаем. Пацанов постреляли, а меня вчетвером прихватили и спрашивают: жить хочешь или как? Они беспредельщики, Андрюх, они и с силовиками повязаны, и с авторитетами. Мой тебе совет – сваливай подальше, пока не поздно.
– А откуда они взялись, Ганс? Кто вообще такие?
– А я знаю? Но не из Москвы, это точно. Кто-то есть из Москвы, то ли мент, то ли бывший военный, а остальные, по-моему, кто откуда. Ездят по Европе под конкретные заказы – я так понимаю. Там, где нужен утюг, – они приезжают и утюжат. У Панамы двойное гражданство, служил срочняк на Кавказе, перекинулся на ту сторону, как-то в Германию попал… В общем, не знаю.
– А где у них база?
– Где-то под Москвой. – Ганс вздохнул и вновь принялся за шашлык. – Взорвать, наверно, собираешься, да, Андрюх? Так кто из нас боевиков насмотрелся? Слушай, хочешь в Белоруссию на годик-другой? У меня в Гродно дело разворачивается. Будешь там машинами торговать и полек дрючить. А через годик вернешься. Выкинь ты их из головы, отмахнулся – и хорошо, линяй как можно дальше.
– А где они конкретно под Москвой, Ганс?
Он посмотрел на меня с упреком.
– Откуда я знаю, Андрюх?
– Да ты подумай, не торопись. Или давай вместе подумаем. Мне бы хоть наколку какую-нибудь.
– Говорю же, не знаю. Они что, адрес мне свой оставят?
– Ну, тогда хоть телефончик их дай. Дай телефончик – и тему закроем.
Все-таки теперь я Гансу не верил. Интересно, от кого он узнал про перевод завещания? Про Фомичева? Как на него вышел «Анкерман»? Он многое не договаривал, изворачивался так и сяк, и понять его, разумеется, было можно. Все жить хотят. По возможности жить хорошо.
– Да откуда у меня телефон, Андрюх? Нет телефона. Да если бы и был, все равно не дал бы.
Я сидел и молча ждал продолжения. И вдруг он заорал:
– Да зажмурят они тебя, придурка! Прям на месте! Адрес ему, бля, нужен!.. Куда ты лезешь под товарняк?
На нас оглянулись мужики, сидевшие за соседним столиком. Ганс ощерился в их сторону:
– Чё надо?
Мужики отвернулись. Никому ничего не надо, все хорошо.
– Слушай, – сказал он с безграничным терпением, – знаешь, почему я магазины продаю? Потому что они мне счет выставили за тебя. Большой счет. Ты их там слегка накернил – а плачу я. А почему? А потому, что ты мой старый друган, и я тебя должен был им сдать с рук на руки. А я типа не сдал. Короче, я крайний.
Он рассказывал, как сдавал меня с потрохами, и получалось, что я еще и виноват. Да, видимо, наехали на него серьезно. Ну а я-то здесь при чем? Я и второй раз действовал бы точно так же, и третий. Выбора-то они мне не оставляли.
– Но это еще ладно, – продолжал он, – с этими еще как-то договориться можно. Так ведь на меня еще азеры местные
Помолчали. Молча рвали мясо и запивали его «Саперави». Ганс так грамотно перевел стрелки на свои проблемы, что теперь возвращаться к старой теме было как бы не совсем этично. Ладно, можно и о другом.
– Хотел тебя спросить Ганс про одно дело, – сказал я по возможности мягко. – Дело такое… деликатное… Больше спросить не у кого.
– Ну? – Жуя, думая о своем, он поднял на меня глаза. – Деньги нужны?
– Да нет, я о другом. Я про вашу прапрабабку хотел спросить.
– Прапрабабку? – Он быстро выныривал из своих проблем. – Это Анькина прапрабабка, не моя – если ты имеешь в виду Полину. У нас же с Анькой матери разные.
– Да, я помню.
– А откуда ты про нее знаешь? – наконец удивился он. – Анька рассказывала?
Я неопределенно кивнул.
– Знаешь, Андрюх, это вообще мутная родственница – хорошо, что не моя. Она, например, пережила шестерых или семерых мужей. Они у нее дохли как мухи, а почему дохли, никто не мог объяснить. Дохли, и все. А ей хоть бы хрен. А Анькину бабку она родила где-то в лесу, она же в лесу жила, как баба-яга.
– Почему в лесу? – спросил я.
– Так ее из деревни выгнали. Из одной выгнали – она в другую ушла. Там пожила, но и из другой выгнали.
– А за что?
– Ну, не знаю. Говорят, за колдовство. К ней со всей округи народ в очередь выстраивался, и она там в своей избе наяривала – типа перетирала с нечистой силой. Травы, черепки, косточки, все дела. Поколдует, у бабы хуяк – выкидыш. Я подробностей не знаю, они мне на фиг не нужны, но прикинь – семь мужей боты завязали. Говорят, красивая была и странная, у мужиков от нее башню сносило напрочь. И что интересно, она, говорят, не старела. Прикинь – ей лет пятьдесят, а смотрится раза в два меньше. Когда последний муж умер, ее и поперли из деревни. Она нашла в лесу халабуду и стала там жить, но и туда к ней народ приезжал. И как-то раз совершенно случайно вырулил на ее избу Елисей Палыч Бурко с друганом. А друган был из Лебяжьего, барин по фамилии Муханов. Они были в лесу на охоте, заблудились, и типа переночевать надо. А про то, что она колдунья, они не знали, потому что заехали издалека. Ладно, говорит, ночуйте, какие дела. А Елисей ходок был тот еще, на баб западал с пол-оборота, и, короче, ночью все уснули – он к ней. То-сё, давай погуляем. Она говорит: ну давай. Вышли на улицу и дня два по лесу бродили, водила она его типа на прогулку. И там, в лесу, она ему дала. В общем, родила она девку, Анькину прабабку. А Елисей Палыч занимался в Сибири золотыми делами. У него были прииски, заводы какие-то, я не в курсе, но богатый он был и деловой. И стал он к ней регулярно ездить. И как-то раз она ему говорит: я, говорит, думаю, что ты скоро все свое состояние размотаешь, имей в виду. Ладно, проходит время, и Елисей Палыча вдруг мощно клинит: он решает свернуть все свои золотые дела и заняться чем-нибудь покруче. Тем более бабок уже немеряно. И тут один в один разоряется его друган-барин из Лебяжьего. Елисей Палыч покупает у него Муханово, переезжает туда и начинает заниматься изобретательством, а сам нет-нет да и заныривает к этой Полине. А она его типа наставляет: ты не в ту сторону думай, а вот в эту думай, ты этого не делай, а вот это делай. Короче, кончилось все тем, что она с дочкой из леса куда-то исчезла, а он загнал все свои прииски и ушел в монастырь. Я слыхал, что если в роду у тебя есть монах, то прощаются грехи до какого-то там колена. Не знаю, правда-нет, но он, короче, ушел в монастырь замаливать грехи. Говорят, предварительно запустил в небо какую-то ракету, но что-то не верю я в это. Какие, на фиг, ракеты до революции? Ну, вот как-то так, – заключил Ганс и накатил стакан «Саперави».