Разочарованный странник
Шрифт:
Этим же вечером Димка уже делал восковую модель крестика по моему рисунку. Отлить его решили из бронзы для чего подходили обыкновенные пятаки, которые я наменял в метро. Вскоре крестик был готов, и я засобирался в Киев.
Была зима и в Киев я приехал чуть ли ни под самый Новый год. Обратный билет купил с большим трудом, так как очень много народа почему-то ехало из Киева встречать Новый 1986 год именно в Москву.
Поезд пришёл в Киев ранним утром и первым делом я отправился в Киево-Печерскую Лавру, чтобы
– Здравствуйте, что вы здесь делаете, ваши документы?
– Здравствуйте, я осматриваю пещеры, я художник, только что приехал из Москвы и вот решил посетить пещеры Лавры, – ответил я.
Милиционер взял мой паспорт, затем посветил фонариком в студенческий билет, вернул мне документы, козырнул и вместе со своим провожатым скрылся в глубине пещер.
Из Лавры я направился во Владимирский собор, определив маршрут по карте города, приобретённой в киоске вокзала. В храме читались часы перед началом литургии и шла исповедь. Войдя в храм, я стоял у входа в полном восторге глядя на Васнецовский шедевр в алтарной апсиде – Богородицу с Младенцем. Божественный младенец в Её руках как бы обнимал каждого входящего в храм, а входящий уже с порога ощущал себя в Его объятиях. Мне даже не верилось, что всё это я вижу наяву, а не во сне. Я ходил по храму и рассматривал с детства знакомые настенные росписи работы Нестерова, Врубеля, Котарбинского, Сведомского и конечно же Виктора Васнецова.
Тут из боковой двери алтаря вышла старая монахиня и направилась было к свечной лавке. Но я подошёл к ней и остановил своим вопросом: как бы мне освятить крестик? Она молча взяла у меня крестик и пошла обратно в алтарь той же дверью, а я остался ожидать у ограды солеи. Литургия уже давно началась, я стоял и молился вместе со всеми, слушая пение хора и восхищаясь храмовой живописью. Минут через пятнадцать монахиня вышла из алтаря с блюдцем в руке, на котором лежал мокрый крестик – освятили. И я тут же надел его на себя с тем, чтобы, надев его в Киеве во Владимирском соборе, уже никогда больше его не снимать. Так было задумано…
Земное и небесное.
И вот настало время, когда я решился написать свою первую икону – это была копия с Одигитрии Смоленской XV века.
В детстве я прочитал в письмах И.Е. Репина фразу: «Копию напишешь, академию пройдёшь». И эта фраза стала моим девизом. Ещё будучи пятнадцатилетним школьником, я много копировал с репродукций, которые публиковались в журнале «Огонёк». У меня была большая подборка этих репродукций и я копировал старых мастеров. При этом я сам изготавливал деревянные подрамники, натягивал на них кусок простыни, грунтовал и писал картины. Мама иногда бранила меня за то, что я все
Так как всё моё детство было связано с рисованием, то после 8-го класса родители хотели определить меня в художественную школу-интернат. Но почему-то меня не приняли. Возможно потому, что вместо учебных постановочных натюрмортов я предоставил приёмной комиссии полноценные копии картин Рафаэля, Франса Хальса, Рубенса, Репина, Крамского, написанные масляными красками на холстах. Кто-то из родителей поступающих детей даже предложил моей маме, сопровождавшей меня, продать ему эти картины. Но она отказалась. Так же и в этом случае – я решил написать копию иконы, чтобы «пройти академию».
Основой для иконы послужила обычная разделочная доска, купленная мной в хозяйственном магазине, в которой Дмитрий ловко вырезал ковчег (одно слово – маэстро!) В качестве паволоки я наклеил какую-то марлю и по раздобытому рецепту приготовил из мела левкас. Это был мой первый опыт подготовки доски под иконопись, как и сам процесс иконописания.
По совету моего друга Сергея Васильевича я решил поехать в Троице-Сергиеву лавру с тем, чтобы показать свою работу лаврскому иконописцу архимандриту Николаю (Самсонову) и испросить его благословения писать иконы.
Было время середины Великого поста, суббота. В Лавру я приехал рано, часов в шесть утра. Сразу пошёл в Троицкий собор, чтобы поклониться преподобному Сергию. Одет я был в длинное почти до пят темно-коричневое пальто, на голове черная вязаная шапка в виде скуфьи (внутри, там, где лоб, белыми нитками мною был вышит крестик), брезентовая сумка через плечо в которой лежала икона, худосочный, в очках и с жиденькой юношеской бородкой. В общем, этакий очкарик Алёша Карамазов. Подошёл я к будке дежурного у монастырских ворот возле Трапезного храма. Спрашиваю:
– Доброе утро! Скажите, пожалуйста, а как бы мне увидеться с архимандритом Николаем, иконописцем?
– С архимандритом Николаем?.., – протянул дежурный.
На его лице выразилось одновременно недоумение и страх. Он посмотрел на меня, как на сумасшедшего, пожелавшего чего-то совершенно невозможного, о чём давно всем известно кроме меня (я действительно не знал, что отец Николай жил в полу затворе и, как мне сказали, ни с кем не общался и никого не принимал).
– Ну, подождите где-нибудь здесь. Может он будет идти в храм на панихиду и тогда подойдёте к нему.
Светало. Я немного потоптался на снегу у сторожки. Прохладновато, что говорится, не май месяц. Затем прошёлся к Духовской церкви, к Успенскому собору и пошёл в Трапезный храм. Там литургия уже началась, народу было много – выходной. Было тепло, пахло ладаном и свечами, и отогреваясь я остановился в конце храма. Через весь храм сквозь народ, как ледокол шёл невысокого роста толстый пожилой монах с всклокоченной бородой, держа перед собой на животе что-то вроде таза, который до верху был наполнен поминальными записками. Он подошёл ко мне и, пихнув тазом, спросил:
– Записки почитаешь?
– Да, – кивнул я.
– Пошли.
И он повернул обратно вглубь храма к солее. Я прошёл за ним, через солею приделов, за решётчатые металлические ворота к клиросу основного придела. Там уже стояли и читали записки несколько семинаристов, к которым присоединился и я. Вот пропели «Отче наш», записки прочитаны, и я вознамерился было пойти на улицу дожидаться отца Николая. Но тут вышел из алтаря распорядитель в штатском и подойдя ко мне спросил:
– С платом постоишь? Пойдём в алтарь.