Разомкнутый круг
Шрифт:
Рубанов и Оболенский за время боев не получили и царапины, а Нарышкин подвернул ногу на горных вершинах Безобдала и теперь сильно хромал. Идти в лазарет он отказался.
«Привыкли верхами ездить, – радовался ротный, – теперь ноги-то сотрете…
Я вот в их годы уже штабс-капитан, а они всего-навсего нижние чины… Пыль под моим сапогом, несмотря на то что "сиятельства"».
После сей славной победы отряд вернулся в Джелал-Оглу.
– Да-а! Ермолов вряд ли пошлет нас Гассан-хана развлекать, как некогда Кутузов в Дунайской
Здесь же узнали, что летом 1826 года казнили пятерых преступников, коими являлись: Пестель, Бестужев-Рюмин, Муравьев-Апостол, Рылеев и Каховский.
Обсуждались и подробности казни, коей в России не было ни одной при правлении Александра.
С уважением говорили о Рылееве, о том, что, не имея бумаги и чернил, писал на кленовых листьях, подобранных во время прогулки. Шепотом рассказывали, что трое осужденных сорвались, когда их вешали, и казнь повторили снова.
Россия была потрясена!..
Все кинулись жалеть пятерых повешенных, но забыли о застреленном Милорадовиче и двух зарубленных генералах…
А кровь, как известно, рождает кровь!
При вступлении на трон каждый царь в большей или меньшей степени окропил его кровью: Петр – стрелецкой, Екатерина – своего супруга, Александр – отцовской, Николай – декабристов!
Лишь Павел взял трон по закону и без крови… За что в историю вошел как самодур, хотя являлся самым умным из русских царей.
В конце августа на Кавказ прибыл фаворит нового императора генерал Паскевич, и Рубанов стал невольным свидетелем напряженного и полного драматизма конфликта. Паскевич усердно собирал порочащие Алексея Петровича кляузы и сплетни и направлял в Петербург, цветисто их приукрашивая. Ермолов, в свою очередь, едкими и оскорбительными насмешками обличал бездарность царских фаворитов.
Словом – дым шел коромыслом.
«Как славно, что я не полковник в штабе главнокомандующего, а простой прапорщик, – радовался Рубанов. – Как я устал от этих интриг еще в Петербурге».
Товарищи поддержали его:
– Лучше штыковым боем заниматься под руководством унтера Охрин-ненко, чем в их дрязги залазить…
Оболенский за что-то разжаловал букву «м» в фамилии своего командира отделения.
Денис Давыдов, плюнув, покинул войска и уехал в Москву.
В феврале 1827 года, на следующий день после дня рождения Рубанова, в Кавказский корпус прибыл начальник Главного штаба барон Дибич.
– Мирить приехал! – сделали вывод друзья.
Поначалу так и казалось, но вскоре Алексею Петровичу объявили о смещении с поста главнокомандующего, и место его занял Паскевич.
В войсках было замечено роптание, и в мае Паскевич распорядился направить главные силы Кавказского корпуса к персидской границе.
«Пороху понюхают и враз успокоятся!» – решил он.
Русские войска заняли Нахичевань. Дни стояли жаркие. Солнце пекло и жалило поопаснее вражеских клинков. Провианта и воды не хватало. К тому же не давала покоя находившаяся в восьми верстах от Нахичевани и не думавшая сдаваться Аббас-Абадская крепость,
В короткое время цитадель окружили кольцом траншей и редутов, прекратив связь осажденных с персидскими войсками Аббас-Мирзы, и, по выражению нижнего чина Оболенского, от Махмед-Аминь-хана остался лишь «Аминь!» Крепость сдалась.
Генерал Паскевич принял трофеи, пленных и составил реляцию в Петербург.
Рубанов купил на базаре огромный висячий замок с безобразным здоровенным ключом, унтер Охрименко несколько дней подержал его в навозе, чтоб железо окисло и выглядело подревнее, и, согласно традиции, Паскевич отправил все эти причиндалы с фельдъегерем в Петербург государю.
Максим, то ли за взятие крепости, то ли за замок, получил чин подпоручика.
Оболенский, к огромной своей радости, стал какпралом, и лишь Нарышкину не досталось ничего, кроме вывихнутой ноги.
– Поздравляю! – с ироничной завистью обозрел он княжескую лычку. – Вы делаете головокружительную карьеру, – погладил свои усы.
У Оболенского под носом произрастало лишь пошлое недоразумение, пасквиль и пародия, по разумению начитанного Нарышкина, на гренадерские усы.
Осенью Максим получил письмо от Мари, в котором она сообщила о смерти своего отца. Разумеется, она не написала о том, что, даже умирая, тот не простил Рубанова. В самом конце жена сделала приписку, что собирается приехать вместе с сыном к нему на Кавказ.
«Этого только не хватало! – испугался Максим. – Еще попадут по дороге в лапы каких-нибудь чеченов…» – И запретил ей даже думать об этом, хотя больше всего на свете мечтал увидеть и обнять жену и сына.
Он был уверен, что случись, и Мари поехала бы за ним в Сибирь.
За последнее время Максим очень сдружился с полковником Муравьевым, и они вели долгие беседы, вспоминая томящихся на каторге друзей и знакомых. Рубанов особенно переживал за осужденного Михаила Строганова, а новый его друг – за брата.
И оба отрицательно относились к Пестелю и его конституции.
Я лично весь в своего отца, – улыбнулся Рубанов, – и, надеюсь, что сын станет точной моей копией…
Так и у Пестелей…
Старший разорил и утопил в слезах и крови Сибирь!
Младший рвался разорить и утопить в слезах и крови Россию!
Слава Богу – не вышло!!!
1828 год прошел в боях с турецкими войсками. Муравьева за взятие Карса наградили Георгиевским крестом 4-й степени, а конногвардейцев – медалями.
Кроме того, Рубанова повысили в звании до поручика, Оболенский стал унтером, а Нарышкин – капралом.
Генерал-майор Муравьев ходатайствовал о присвоении им офицерских чинов, но император лично запретил представлять государственных преступников к офицерским званиям.
«Пускай в нижних чинах походят», – решил он.
За боевые подвиги, проявленные в сражении под Ахалцыхом, Муравьев получил Георгия 3-й степени. Рубанов стал штабс-капитаном, Оболенский – фельдфебелем, а Нарышкин получил унтерские лычки.