Разомкнутый круг
Шрифт:
Рубанов с Нарышкиным тоже с удовольствием освежились холодным, с ледника, напитком.
– Господа! – поднялся Рубанов, снова наполнив стакан. – За дядек и за рекрутскую науку…
Потом пили за «Наставление» и отдельно за каждый устав. Предложение Оболенского пить за каждую главу в уставе отвергли. Пили за крепость посадки и чтоб рысаки не хромали…
При свете новых свечей было видно блаженство, растекающееся по лицу Оболенского, но из добродушного настроения его вывел огрызок огурца, залетевший к ним из соседней комнаты.
–
В прокуренной каморке гуляло с десяток писарей из канцелярии кавалергардского полка.
– Что, чернильницы ходячие, отмечаете удачное списание овса?!. – загремел князь и, не дав им опомниться, ловко выбил ногой табурет из-под жирной задницы ближайшего писаря. – Я вам покажу, как огурцами в конногвардейцев метать. – Врезал в челюсть попытавшемуся что-то объяснить унтеру.
Писари дружно бросились на обидчика, но к юнкеру уже подоспела подмога… После выпитого шампанского и водки Максим чувствовал себя львом. И не каким-нибудь завалящим, рядовым, а крепким и отважным… С победным воплем влетел он в самую гущу боя, за ним кинулись трое дядек. Битва развернулась нешуточная, так как бойцы росту были саженного. В кавалергарды, даже в канцелярию, хлипких тоже не брали. Численный перевес писарей нейтрализовался огромными княжескими кулаками и особенно его буйным нравом.
– Погибель! Погибель заведению пришла… – всполошенно крутился рядом с бойцами хозяин «Храброго гренадера». – Кирасиры, разбегайтесь! – верещал он. – Я уже за будочниками послал…
Но в пылу битвы его никто не слушал, а чтобы не мешал веселиться, из свалки вылетел громадный кулак, провонявший махрой, и подбил вахмистру оставшийся в наличии глаз.
– Карау-у-ул! – завыл храбрый гренадер. – Убивают заслуженного ветерана… – Прижал ладонь к драгоценному глазу. – Турки око оставили, так свои норовят вышибить. – Махнув рукой на заведение, ретировался на кухню ставить примочки.
Последним в сражение вступил Нарышкин. Какое-то время он стоял на пороге комнаты, нервно сжимая кулаки и не решаясь кого-нибудь ударить. Но выбравшийся из свалки запыхавшийся писарь, увидев перед собой конногвардейца, без раздумий смазал ему по лицу.
– Ой! – схватился граф за нос и, отняв руку, увидел на ладони кровь. Дворянская гордость множества поколений предков взыграла в нем. И с криком: «Ах ты, крыса канцелярская!» – он заехал обидчику в ухо, но этого показалось недостаточно, чтобы смыть позор унижения с оскорбленной фамилии, и он принялся мутузить кавалергардского писаря и слева и справа. Перестал он его валтузить, лишь когда увидел перед собой будочника – худого, лядащего узкоплечего мужичка, которому тут же влепил по носу.
Взвыв, будочник грохнулся на загаженный пол. Двое его товарищей кинулись на бунтовщика, и плохо бы пришлось неопытному в кулачном бою
Но у будочников это было самое неуязвимое место!.. Тупо помаргивая глазками, они все же устояли на ногах. Со словами «Воистину воскрес!» удивленному князю пришлось повторить процедуру, и лишь после второго соприкосновения крепкоголовые будочники рухнули на пол.
Максим в это время обрабатывал квартального – пожилого толстого мужика. Гордо окинув взором полнейший разгром и уничтожение противника по всему фронту, Оболенский решил оставить поле боя.
– Быстро коней готовьте! – велел он дядькам, отрывая Максима от квартального. – За мной, юнкера! – гаркнул князь, подхватив приятелей под руки и потащив их через кухню на выход.
Наткнувшись на несчастного хозяина, державшего мокрую тряпицу у глаза, произнес: «Слепым надо помогать…» – и сунул ему в руку пачку ассигнаций, на которые можно было купить еще одного «храброго гренадера» и впридачу какого-нибудь не менее «храброго драгуна».
Лицо несчастного тут же посветлело.
– По Аптекарскому скачите, да на Неву по Мраморному, а я их задержу.
В летний лагерь не спешили…
Вечером остановились на постоялом дворе под Петербургом. Опять прилично выпили, но драк больше не учиняли.
После мордобоя, у Оболенского было возвышенное настроение, и он жизнерадостно рассказывал приятелям, как выходил стенка на стенку со своими крепостными и какое это удовольствие – кулачный бой.
Жару следующего дня пережидали на берегу небольшого заросшего кувшинками и камышом пруда. Вода в нем имела такой отвратительно-зеленый цвет, что могла понравиться лишь лягушкам да хозяину «Храброго гренадера». Искупаться, несмотря на жару и страшное похмелье, никто не решился.
Вечером, с наступлением прохлады, поехали дальше. Заночевали на постоялом дворе. В Стрельну въезжали на следующий день после обеда. Тихая сельская идиллия поразила юнкеров. Часть конногвардейцев занималась крестьянским трудом – поливала и пропалывала огород. Увидев приезжих, распрямили спины и приветствовали их радостным гоготом.
Шалфееву пришла в голову мысль: прежде чем докладываться Веберу, искупаться.
– Господа юнкера и уважаемые дядьки, смоем с себя пыль, пот и похмелье.
Предложение было доброжелательно принято.
В небольшом заливе стоял шум, напоминающий приветствие кирасирским полком генерала на вахт-параде. Несколько десятков гвардейцев купались и занимались стиркой исподнего. В стороне от них, на мостках, бабы в высоко задранных юбках били деревянными вальками белье, визжали и перекрикивались с голыми кирасирами.
Приехавших радостно приветствовали.
– Ждорово, пропадущщие! – подбежал к ним Тимохин – у него уже не было третьего зуба. – Вебер ваш жаждався…